– Тридцать рублей…
Вот зараза! Только сейчас вспомнил, что Петровский пассаж – одно из излюбленных мест «приличных» московских проституток. Тут тихонько бродили вдоль дорогих витрин в поисках добычи не какие-нибудь уличные девки. Здесь подрабатывали замужние дамочки, а нередко – и матери семейств, мужья которых приносили домой по 200-300 рублей в месяц. Некоторые из этих женщин занимали неплохое положение в обществе. Что же их толкало на подобное занятие? Очень просто: на эти самые тридцать рублей – что превышает месячный доход низкооплачиваемых рабочих и служащих – можно приобрести две коробки пудры «Коти», или три пары заграничных чулок, или фетровые ботики, или модную шляпку. Да уж, на что только не пойдут иные дамы ради того, чтобы выглядеть поизящнее!
На следующий день на работе меня ждало известие – Ленинградский совнархоз настоятельно просит моего присутствия в северной столице. И попробуй, откажи, если в городе на Неве сосредоточена большая и лучшая часть наших машиностроительных заводов, самые квалифицированные рабочие и инженеры. И программа по станкоинструментальной промышленности и точному машиностроению, которую мы готовим для плана на пятилетие, опирается как раз на них. А ходатаем по просьбе ленинградских товарищей выступал мой коллега по Президиуму ВСНХ, председатель ВСНХ РСФСР Лобов. Куда уж тут денешься – только завершилась командировка на Украину, и снова надо собираться в путь.
Вечером, в четверг, второго июня, укладываю свой портфель – мыло, зубной порошок, щетка, полотенце, запасные носки… Лида стоит над душой, внимательно наблюдая, не упустил ли чего, и вдруг сердито интересуется:
– Почему «Зауэр» не берешь?
– Зачем он мне в Ленинграде? Уже больше года, как с ним только изредка в тиру выхожу, – резонно замечаю в ответ.
– Виктор! – требовательно восклицает жена. – Мало ли что? Бери, бери – невелика тяжесть. А мне спокойнее будет.
Поразмыслив несколько секунд, решаю не спорить с женой – пусть ей и в самом деле будет спокойнее. Сдержав недовольный вздох, открываю ключом металлический шкафчик, установленный в алькове, и достаю оттуда кобуру, пистолет и два магазина. Торопливо снаряжаю их патронами, один – в рукоять, другой – в кармашек на кобуре, «Зауэр» – в кобуру, и всю эту сбрую, предварительно скинув пиджак – себе на плечи.
Лида обнимает меня, прижавшись большим выпуклым животом, и извиняющимся тоном шепчет на ухо:
– Витюша, не сердись. Ну, потаскай ты его…
– Да я и не сержусь. Разве я могу на тебя сердиться? – и с улыбкой целую жену на прощание.
Уже в купе поезда стаскиваю с себя военную амуницию и запихиваю в портфель, а портфель – под подушку. В Ленинграде вновь на себя цеплять не стал, так и таскал с собой в портфеле – не в гостиничном же номере пистолет бросать? Здесь пока сейфами для постояльцев не обзавелись…
Вся пятница и суббота были заполнены беготней. Совещания в Севзаппромбюро, в Ленгорсовнархозе, в ЛенгубЭКОСО, выезды на завод «Большевик», «Красный Путиловец», Обуховский. Вы думаете, я в воскресенье отдохнул, по музеям прошел, по паркам, театр или филармонию посетил? Как бы не так! С утра до позднего вечера с ответственными ленинградскими товарищами кроили и перекраивали предложения по перспективному плану развития промышленности города. А в понедельник, шестого, целый день отняла поездка на Ижорский. Ближе к вечеру, когда я направлялся в свой номер в гостинице, меня перехватил администратор:
– Виктор Валентинович, несколько раз ваша жена звонила.
Господи, что же там стряслось? Впрочем, если бы с ней что-нибудь, то сама бы она на телефоне не висела. Напряжение разряжает трель телефонного звонка за стойкой администратора. Тот подбегает к аппарату, снимает трубку:
– Это опять ваша жена, – и он жестом подзывает меня к телефону.
– Витя! – голос Лиды буквально звенит от напряжения. – У тебя «Зауэр» с собой?
Вот дался ей этот «Зауэр»! Совсем жену заклинило…
– Конечно, с собой. Я же его не брошу где попало! – спешу уверить свою половинку. Волновать ее совсем ни к чему, какие бы вздорные фантазии у нее в голове не гуляли. Но следующие ее слова дают мне понять, что дело тут совсем не в эмоциональной неуравновешенности, время от времени посещающей беременных:
– Витенька, позавчера ночью пытались взорвать общежитие ГПУ на Малой Лубянке! Трилиссер сказал, что есть директива РОВСа об активизации террора в СССР! Уже были перестрелки на границе с Финляндией и Эстонией. А ты там поблизости! Будь осторожнее, умоляю тебя! И не таскай ты его в портфеле, пусть будет под рукой, – от этого добавления я чуть не вздрогнул. Неужто она по телефонным проводам умудряется разглядеть, где я пистолет ношу?
– Слушаюсь! – молодцевато выпаливаю в ответ. Что тут еще скажешь?
В номере заваливаюсь отдохнуть минут на сорок. Да, мой рабочий день еще не закончен. Сегодня, в 20.30, в бывшем доме купцов Елисеевых, на набережной Мойки, 59, предстоит выступать с лекцией о подготовке пятилетнего плана социалистической реконструкции народного хозяйства СССР. В этом здании устраивают свои заседания Агитационно-пропагандистский отдел Ленинградской Коммуны, Центральный дискуссионный клуб Ленинградского комитета ВКП(б) и Деловой клуб ленинградских хозяйственников.
Закончив отдых, начинаю собираться. Проверяю, на месте ли в портфеле краткий конспект лекции. Несколько секунд размышляю, цеплять ли на себя кобуру с «Зауэром», потом, глубоко и шумно вздохнув, все-таки вытаскиваю снаряжение из портфеля и вожусь с застежками. Кто его знает, а вдруг Лида и в самом деле чует – нацепил ли я на себя кобуру или нет. А потом устроит мне по этому поводу головомойку. Нет уж, лучше я буду до конца честным перед своей женой.
Хотя время уже довольно позднее, вокруг достаточно светло – близится время белых ночей. Сворачиваю с Невского и иду вдоль Мойки. Здание, принадлежавшее братьям Елисеевым, и внутри и снаружи выглядит более обшарпанным, чем я его помню по своему визиту в Ленинград еще в том времени. Видел-то я его только что отреставрированным, а сейчас на нем заметны следы пронесшихся бурь войн и революций. Однако все признаки купеческого шика налицо – и лепнина, и позолота, и ажурные чугунные перила лестницы, и бронзовые светильники, и роспись потолочных плафонов, и сохранившаяся мебель в стиле «модерн».
В вестибюле заметен ручеек народа. В начале июня вечерами в Ленинграде совсем не жарко, и многие сдают на вешалку куртки и плащи. Поднимаюсь за сопровождающим наверх, тяну на себя за бронзовую граненую ручку тяжелую дубовую дверь и оглядываю помещение. В бывшем Бальном зале, где и пройдет лекция, еще на месте обнаженные нимфы на потолке. Недолго им осталось – как мне объяснил сопровождающий, художнику, расписывавшему плафон, уже дан заказ заменить роспись на другую, более идеологически выдержанную. По углам свисают большие люстры-гирлянды, до боли похожие на те, что украшают интерьер продовольственного магазина братьев Елисеевых.
