Муйра идет под дождем по теплому песку, к верхней кромке пляжа – барьеру из гладко отшлифованных глыб, где выбегает навстречу океану пресный ручеек. Под сенью воздушных корней и висячих побегов она садится на корточки у воды, которая прохладнее, чем океан, и потрошит рыбу, счищает ножом чешую, перламутровую, крупную, как монеты, промывает рыбу – и тут раздается грохот, что-то ударяет ее в спину, рвет новую накидку, кожу, сердце. Она сидела наклонясь вперед и теперь ничком падает в воду. Ничего не произошло. Но, пытаясь подняться, она видит, как из ее груди струится кровь, течет прямо на одну из рыбин. Нет, этого она уже не видит. Залитая кровью рыбина некоторое время лежит в песчаном русле ручейка, потом вода, запруженная мертвой женщиной, перехлестывает через труп, подхватывает рыбину и уносит в море.
Муйра. Беринг хочет позвать ее. Пляж безлюден. В развалинах ничего не видно и не слышно. Кричать придется громко, перекрывая шум дождя, а тогда Собачий Король и Лили тоже услышат, что он ищет бразильянку. Этого он не желает.
Как же так? Муйра спокойно бросила под дождем ялик со всем снаряжением, гамаки, веревку, ружье. Ведь у них же есть брезент. Муйра тоже заблудилась в развалинах, как другие? Нет, Лили вернулась. Вон она, сидит у ручья в своей армейской накидке. Камуфляжные пятна делают ее почти неразличимой под пологом ветвей. Она поворачивается к нему спиной, набирает воду. Или ищет камни? В Пантану Муйра как-то показывала ему старателей, моющих золото в устье речушки. Но если он сейчас во весь голос окликнет Муйру по имени, Лили первая услышит его и оглянется. Она всегда там, где должна быть Муйра. Почему она не уехала, ей давно пора убраться в Сантус. Зачем она ждет автопоезд с железом – это же грузовики! – когда вполне достаточно одного-единственного места в рейсовом автобусе. Ей давно пора исчезнуть.
Прислонясь к борту ялика, Беринг сидит на песке, ждет Муйру. Этот карабин – интересно, он тяжелее или легче той винтовки, которую Лили швырнула в пропасть? Он взвешивает карабин в руках, прикидывает расстояние до фигуры у ручья. Метров пятьдесят? Да нет, поменьше. Он не то чтобы целится в эту замаскированную фигуру. Просто, глядя в прицел, оценивает расстояние. Видит, как пляшут в перекрестье пятна камуфляжа. Пятна. Там, где Лили, всегда пятна. Камуфляжные пятна, слепые пятна – всегда что-то напоминающее о Мооре и о том, что он там пережил. Пятьдесят метров. Он никогда не сможет выстрелить в человека, который вот так беззащитен. Хотя… Там наверху, среди карстов, это оказалось очень легко. И там тоже была она, она рванула его за волосы. Нет, он не целится в Лили. Он только разглядывает эти окаянные пятна. А что карабин в его руках внезапно дергается вверх, да-да, буквально бьет его по лицу… и что этот грохот, однажды оглушивший его и оглушающий вновь и вновь, эхом отдается в развалинах, отбивается от скального обрыва… все это не имеет к нему касательства. Он тут ни при чем. Он не нажимал на спуск. Карабин сам ударил его, разбил ему лоб. И бросать этот карабин не надо. Он сам выскакивает из рук. А Беринг ничего такого не делал.
Пятнистая фигура там, не более чем в пятидесяти метрах от него, стала еще меньше. Что-то свалилось на нее из гущи ветвей и сделало ее совсем скрюченной и маленькой. Неподвижный сверток в камуфляже, лежит она в неспокойном мелководье.
Это не он говорит: Матерь Божия. Пресвятая Дева! Помоги. Я убил ее. Не он говорит: Утешительница скорбящих. Заступница недужных. Пристанище грешников; все это произносится само. Целая литания произносится сама собой, а потом он наконец делает то, в чем только что себе отказывал. Муйра! – кричит он. Муйра! Кричит так громко и с таким ужасом, что цапли, которые, успокоившись после выстрела, вернулись было на деревья, опять снимаются с места.
Что он наделал. Он убил Лили. Убил Лили. Что теперь делать.
Муйра должна ему помочь. Она единственная способна ему помочь. Он не пойдет туда, к этому свертку. В одиночку не пойдет. Ему холодно. Туда пойдет Муйра, вместе с ним, и скажет, что он ничего такого не сделал.
Пляж безлюден. Развалины тоже безлюдны. Нетронутый ялик на песке. Остается лишь один путь – через обрыв. Муйра наверняка прошла там. В ясную погоду, говорила она, сверху открывается самый замечательный вид на континент, на береговые горы. Нам понадобится веревка, сказала она. Он делает только то, что говорила она. Вешает на плечо моток веревки.
Железные лестницы, ведущие через обрыв к маяку, который давно угас и остался без крыши, насквозь проржавели, каменные ступеньки осыпались. Задыхаясь, захлебываясь рыданиями, Беринг карабкается наверх. Он же всегда все делал. Скажи Муйра сейчас, что надо идти к Монти-Неблине, через туманный лес, вверх по реке, по следу дымов и дальше, в безлюдный мир, – он пойдет с нею, сделает и это. Но прежде, только один этот раз, Муйра должна пойти с ним. Всего-навсего до ручья, до этого свертка, которого уже не видно под ветвями.
Помоги мне. Литания опять произносится сама собой. Тише, хрипит он, уймись, тише, тише, – пока не видит прямо впереди Собачьего Короля. Ведь совсем забыл про хозяина. А тот вдруг стоит на пути. Пусть убирается. Он должен найти Муйру и кричит: Уходи! Исчезни! Сейчас он готов убить всякого, кто преградит ему путь к Муйре. Убирайся прочь!
А потом осознает, что Собачий Король уже не способен ни услышать его, ни понять. Взгляд у Амбраса такой шалый, нет, такой невидящий, такой беспомощный и отрешенно-далекий, что Беринг стряхивает собственную беспомощность, собственный ужас: Собачий Король не просто стоит там, он не может двинуться дальше. Примыкающая к скале лестница давным-давно обвалилась, рухнула в бездну. Уцелела лишь узенькая кромка ступенек да вбитый в обрыв крепеж изъеденных ржавчиной железных поручней.
Нам понадобится веревка. Беринг всего-навсего делает то, о чем говорила Муйра. Снимает с плеча веревку и один ее конец обвязывает вокруг талии, чтобы руки остались свободны. Муйра наверняка прошла здесь без веревки. Что ж, имея опору, ей будет куда легче вернуться к морю.
Способен ли Амбрас понять его? Беринг протискивается мимо безмолвной фигуры. Амбрасу не придется страховать его и поддерживать, в Каменном Море Беринг не раз в одиночку проделывал подобный путь. Дело Амбраса – просто травить веревку и следить, чтобы ее витки не путались, не завязывались узлом, когда Телохранитель будет шаг за шагом идти по лестничной кромке, натягивая вдоль скалы новые перила. Собачий Король берет веревку. Неотрывно смотрит на Беринга. Не говорит ни слова.
Беринг теперь совершенно спокоен и уже снова начинает забывать о своем хозяине. Половину пути до следующей прочной опоры он уже преодолел, и тут ему чудится на битых ракушках, занесенных сюда чайками, след Муйры. И вдруг что-то дергает его, дергает с такой силой, что он падает, не успев даже подумать, за что можно уцепиться. Горсть листьев и белых цветов – вот все, что на лету остается у него в руках, потом завеса лиан, из которой вспархивают птицы, разрывается. Это чайки? Крылья, перья скользят по нему. А эта темная синева – небо или море? Гребешки волн совсем рядом. Или это облака? Да-да, не иначе как облака. Значит, он, летящий среди птиц, устремляется в небесную зыбь.
Лили уже далеко в море, когда с острова доносится гром выстрела. Итак, собаки все ж таки выходят к берегу. Рыбаки согласно кивают и смеются. Собаки, конечно, собаки. Потом надолго воцаряется тишина. Лили сидит между корзинами и железными ящиками с рыбой и смотрит, как остров уменьшается, становится крошечным, как далекий корабль. Пароход. И дым опять появился. Черный султан над каменной трубой. «Спящая гречанка», прогулочный пароход, плывет себе облачным, но вполне погожим летним днем.
Дымный султан. Теперь Амбрас наконец видит огонь, так долго таившийся в укрытии. Он оглянулся на преследователя, который догоняет его на крутой дороге к гребню вала: а-а, это один из тех, что в каменоломне почем зря лупят стальными прутьями. А он плевать хотел, не страшно. Но в бездне, разверзшейся за преследователем, в глубине, серый и невзрачный, виднеется лагерь – и огонь между бараками. Языки пламени медленно и неотвратимо ползут к плацу. Как долго огонь горел украдкой, в печах за больничным бараком. Теперь он на свободе. Преследователь не видит огня. Видит только его. Кричит на него. Держит в руках веревку. Хочет вернуть его в лагерь. Опять свяжет и подвесит на «раскачку», чтобы все еще раз поглядели, как он качается?
Ну вот, преследователь догнал его. Странно, не ударил. Не стреляет. Не связывает. Подходит близко-близко – Амбрас чувствует на лице его дыхание – и дарит ему веревку. А потом идет дальше, проходит мимо. Оставляет его позади. Оставляет ему свободу действий, жизнь.
И Амбрас наконец стоит у ограждения, возле колючей проволоки, возле белого фарфора изоляторов. Делает шаг вперед и все же не ощущает удара, не ощущает боли. И фонтана искр не видит. Он просто делает шаг в пустоту.
