В качестве презентов подносили, в основном, драгоценности и оружие… опускались на пол перед троном Никифора, целовали царственный пурпурный туфель, произносили длинные речи, восхваляющие красоту невесты и мудрость новоявленного императора.
Когда подошла моя очередь, мне, как иноземному гостю, никто не сделал исключение… тоже пришлось падать перед троном, протягивать вперёд руки, прикасаться к царственной ступне… после чего я поднялся на ноги и достал из кармана две маленькие коробочки, обшитые белым бархатом. В каждой коробочке лежал искусственный бриллиант в огранке «heart» достоинством в три карата. В левой — синий, в правой — красный.
— Также, кроме бриллиантов, в честь великого события хотел бы подарить счастливому императорскому семейству музыку, что никогда не слышал этот мир.
Какое событие следует трактовать «великим», уточнять не стал… и так уже надоело падать, целовать и кланяться, но я воспринимал сегодняшнее унизительное мероприятие как важный рекламный ход для знакомства с богатыми людьми, которых нужно немного избавить от богатств, нажитых непосильными трудами.
Безупречно отыграв «Песнь Льда и Пламени» и «Рейнов из Кастамере», Гудислав с Девятко застыли в ожидании реакции зала… во дворце византийских императоров впервые услышали незнакомые музыкальные произведения и познакомились со звуками современной флейты и скрипки.
( https://youtu.be/9EU8UXtu-4k)
Game of Thrones Theme — Violin Cover — Taylor Davis
( https://youtu.be/xsg48QPwSA8)
Игра Престолов на флейте
Как ни странно, но на «музыкальный подарок» никто не отреагировал, церемония вручения подношений пошла своим чередом, так как очередь из желающих осчастливить Никифора оказалась, на удивление, длинной. Когда презенты закончились, перед троном оставили свободное пространство, видимо, для выступлений танцоров и музыкантов, остальное помещение заставили столами для грандиозного банкета.
'I see phantoms of Hatred and of the Heart’s Fullness
and of the Coming Emptiness…'
William Butler Yeats
Во время нудных церковных и дворцовых церемоний я просёк, какое количество местного народа перецеловало дверные засовы, напольные плиты, кольца патриарха, императорские шлёпанцы и прочие значимые атрибуты государственно–религиозного культа… а после в парке замутили фонтаны из красного вина. Также услышал, что гуляния после свадьбы будут продолжаться в течение десяти дней.
Учитывая объём выпитого и скученность бесхитростных народных масс, ставлю, в моём медицинском кабинете нарисуется очередь из пациентов с проломленными черепами, с откусанными ушами, с диареями, пищевыми отравлениями и другими инфекциями, передающимися воздушно–капельным и контактным путём, а нам с Айкой не придётся скучать и, от нехрен делать, перекладывать туда-сюда одноразовые шприцы, перчатки и канюли.
После того, как над Никифором и женой–мамашей держали золотые короны на протяжении трёх часов, приглашённые, как стадо выдрессированных пуделей, дружным строем двинулись из церкви во дворец.
В главном зале началась стрёмная церемония падений перед царским стулом с последующими подношениями… короче, ничего нового… взяткодательство и взяткополучательство в особо крупном. Прислужник выкрикивал имя, людишки по одному подходили, пресмыкались перед Никифором, насколько позволяли финансы, фантазия, желание подстелиться или выслужиться.
После фазера к стулу Никифора подошёл старший сын невесты — Михаил Дука, замотанный в тёмный плащ. На правой ступне красовался туфель пурпурного цвета — символ принадлежности к византийскому царскому роду, но поскольку императором стать не удалось, левая ступня Михаила была обута в обычный кожаный сапог.
Ставлю, этот Михаил Дука — первый кандидат на высылку на Принцевы острова… сегодня по глупости проболтался Ираклий о планах Большого Босса на ближайшую неделю.
На Михаила страшно смотреть… немытые волосы непонятного цвета… бледное лицо… под глазами залегли чёрные круги. По обе стороны от Михаила встали дрожащие служанки, в руках которых тряслись золотые чаши с каким-то вонючим питьём.
— Мои поздравления тебе, царственный отец–друг… и тебе, деспотина… — Михаил поклонился вдатому отчиму, а после — любимой мамочке. — В светлый день вашего венчания, в праздничный день вашей скоропалительной коронации хочу зачесть наставления знатного ромейского полководца, магистра Кекавмена Катакалона[1], которые он изложил в своём новейшем трактате «Стратегикон — советы и рассказы». Цитирую:
'Если имеешь друга в ином месте, и он проезжает городом, в котором ты живешь, не помещай друга в своём доме. Если же ты остановишь его в своем доме, то послушай, сколько из-за этого родится неприятностей.
Во-первых, ни жена твоя, ни дочери твои, ни мать твоя не будут иметь свободы выходить из комнаты своей и распоряжаться в доме как следует.
А если уже им будет необходимая нужда выйти, то друг твой вытянет шею, устремит на них свои глаза и будет подсматривать, какая у них походка, как они поворачиваются, как подпоясаны, и какой у них взгляд. Просто сказать: будет их оглядывать с головы до ног. Точно также он найдет дурными твою прислугу, твой стол, весь порядок.
Ещё будет расспрашивать о твоем имуществе: есть ли у тебя то, есть ли другое. Но что много об этом говорить?
Всячески остерегайся клеветы против тебя, каждый день вызывай пред глаза свои картину падения твоего, так как не знаешь, какие козни плетут за твоей спиной дурные люди.
Я видел нечто подобное и оплакал жизнь человеческую… а именно, я видел экс-василевса, который некогда был кесарем, поутру, на восходе солнца, — державным василевсом, а в третьем часу дня — жалким и сирым слепцом'.
— Я, Михаил Дука Порфирородный, уподоблюсь легендарному громовержцу Зевсу и, как знак глубочайшего почтения к новому отцу и старой матери, прошу принять две золотые чаши с благоухающим медовым напитком… — Михаил поклонился, а служанки, дёргаясь от ужаса, поднесли подарки молодожёнам.
Когда Михаил задвинул тост про Зевса, приглашённые, позабыв, что перед василевсами полагается тупо молчать, стали перешёптываться между собой… видимо, начали делать ставки, расправится ли Никифор со своим другом–конкурентом сейчас, на глазах у всех… или из приличия подождёт до вечера.
— Благодарю, сын мой, за добрые слова и щедрые дары, — поморщился Никифор, но медовуху даже нюхать побоялся и обратился к пасынку, — сам не желаешь ли чашу Кроноса[2] для настроения испить?
— Благодарю, верховный бог–отец. Не желаю захмелеть от доброго напитка, не желаю стать всеобщим паяцем и посмешищем, как твой фаворит — Фанурий по прозвищу «Пропойца–Мефисос»…
— За непонятные заслуги получивший должность атриклина твоих званных трапез и почётное звание препосита твоей священной опочивальни при твоём новом блистательном дворе, — усмехнувшись, снова поклонился Михаил.
— Сын мой, не тревожься о подобных пустяках… для того, чтобы тебе допиться до отвратительного
