его велемудрые плечи пляшущие золотые звездочки и монетки».
Конец второй главы, Женя. Отвлекусь, посмотрю в окно, глаза устали. Сколько я уже тут сижу?
Кажется, у вас сбилось одеяло, нога торчит до лодыжки. Что же вы не сказали, что мерзнете? Ну, ничего, сейчас я все поправлю, укрою вас. Вот так. Кожа у вас, конечно, холодная, просто ужас. Но ничего, сейчас вы согреетесь, Женя.
Обязательно согреетесь.
Так лучше, правда?
Читаю.
Третья глава.
«Неотменимая модальность зримого. Хотя бы это, если не больше, говорят моей мысли мои глаза. Я здесь, чтобы прочесть отметы сути вещей: всех этих водорослей, мальков, подступающего прилива, того вон ржавого сапога».
Я, кажется, совсем устал от «Улисса». И вы, Женя, наверно, тоже устали. Похоже, в последний час вы даже не шевельнулись. Но вы не заснули, просто лежите – ну, я же знаю, как вы выглядите, когда спите. А сейчас я даже почти не слышу ваше дыханье.
Или совсем не слышу.
Женя, вы же не…
Нет, я бы точно заметил, будь с вами что-то не так. Давайте, я лучше еще раз поправлю вам одеяло, чтобы было теплее. Надо же, конец августа, а вы никак не согреетесь.
Читаю еще немного.
Великолепно, теперь тут утопленники. Все, не могу больше, голова болит. Давайте я просто посижу рядом. Надо отдохнуть и найти что-нибудь попить. А, вот вода, Ганс оставил. Может, вам тоже дать пить? Женя?
Ну, вы же скажите, когда захотите, да?
Знаете, Женя, мне нужно кое в чем вам признаться. Это важно. Я… наверно, нужно было сказать вам об этом раньше. Ну, сейчас еще тоже не поздно, не так ли?
Вы даже не представляете, какая же это кошмарная вещь.
Я… возьму вас за руку, ладно? Смешно, наверно, но мне так проще. Только вы обязательно скажите, когда вам надоест моя болтовня.
Какие же у вас все-таки холодные руки.
Вот, слушайте. Здесь не очень принято говорить о таких вещах, но…
Я хотел, чтобы вы умерли.
Никогда бы не подумал, что буду желать вам смерти, Женя. Это сложно представить, не так ли?
Причем у меня, знаете, все было прекрасно рассчитано. Я даже подвел под свое эгоистичное желание прекрасную теоретическую базу.
Я думал, что моя дочка, Сашенька, еще слишком маленькая, и ей лучше быть в прежнем мире. Увидеть ту жизнь, пока есть возможность. А если погибнет Маруся, то Сашенька попадет в детский дом, так что ей тоже пока нужно жить. А вот вы, Женя, вполне можете умереть, и с вашей семьей ничего не случится – о них позаботится ваш брат, Валюн.
Вы… вы скажите, что это ужасно? Нет?
Вы молчите.
Я так виноват перед вами – а вы молчите.
Я знаю, что это чудовищно, Женя. Я не имел права желать вам умереть, это было эгоистично и гнусно. Но это было.
Мне просто…
Мне просто хотелось, чтобы вы побыстрее оказались здесь, рядом со мной.
Вот, теперь вы можете сказать, что я отвратительный друг, и вообще чудовище.
Молчите?
Вы даже не открыли глаза, и руки у вас такие же ледяные. Не можете согреться? А давайте, я попрошу у медсестры еще одно одеяло? Молчите? Ну, вы же скажите, если нужно, правда? Или если вам надоест моя болтовня.
А можно я еще немного вам расскажу? Пока можно.
Еще я хотел, чтобы вы страдали.
Мысль о том, что вы утешитесь и забудете обо мне, была абсолютно невыносимой.
Пожалуйста, Женя, скажите, вам же действительно было плохо без меня, да? Вы же страдали от одиночества? Хотя бы немного?..
Я должен узнать.
Я знаю, вам нужен отдых, и вам тяжело разговаривать. Ганс именно так и сказал. После приступа, да.
Женя?
Я больше не буду тревожить вас, обещаю.
Вы только… только скажите… да черт с ним, скажите хоть что-нибудь. Или не говорите… нет, не говорите, только посмотрите на меня, я и так все узнаю.
Пожалуйста, Женя.
Откройте глаза.
Мне так страшно.
Пожалуйста.
– Что вы… не волнуйтесь…
Это же вы, Женя? Правда? Вы же в порядке, да? Я обязательно посмотрю на вас, только мне нужно протереть стекла на пенсне. Не вижу ни черта. Перед глазами все плывет. Но это не важно, главное, вы в порядке. А то я подумал… подумал.
Не важно.
Вы в порядке, и это главное.
Вы коснулись моей руки и задыхаетесь, подбирая слова:
– Все, что вы хотели… Ильюша... насчет меня… все было… было исполнено… в точности.
И вот вы снова молчите, а я цепляюсь за ваши холодные пальцы, а то вы с чего-то вздумали вытирать мне слезы – ну надо же. Это лишнее.
Лишнее, Женя, правда.
Или нет.
22.08.1942
Москва, лечебно-санитарное управление Кремля (Кремлевская больница) на ул. Воздвиженка
Ганс Густав Адольф Гросс
Мы с мадам Штайнберг почти не слышали, что Ильф говорит соавтору. Там был лихорадочный шепот на грани слышимости, и от двери палаты получилось разобрать только отдельные слова: что-то про одиночество, смерть и родных.
Зато мы прекрасно рассмотрели, как Евгений Петров шевельнулся в постели, коснулся руки товарища и, задыхаясь, проговорил в ответ:
– Что вы… не волнуйтесь… все, что вы хотели… насчет меня… все было… было исполнено… в точности…
Ильф ничего на это ничего не ответил,
