– Но нападение…
– Мы заключили договор, чтобы защищать, а не карать. Наша цель – сделать так, чтобы случившееся больше никогда не повторилось. И постараться избежать войны между странами – если таковое возможно и не уронит чести нашего знамени.
Подпоручик вздохнул. Он понимал – не дело субалтерна и даже полковника устраивать войны. Хотя, разумеется, хотелось совершить подвиги на поле чести.
Есть такие слова – субординация и дисциплина. И над ними – лишь политика Императора. И никуда от них не деться…
Крайний запад Великих Равнин
Следы уходящего врага нашли сразу. Они были еще сравнительно свежими, вчерашними. Да и какими еще?
– Туда они пошли, – с уверенностью произнес Бычехвостов, показывая направление рукой.
Коренной житель Великих Равнин, он ориентировался на них лучше всех. А уж следы читал – позавидуешь.
Хорошо, не в сторону лагеря. Но как знать? Насколько понимали тактику кочевых индейцев казаки, налетевшие всадники наверняка принадлежали какому-то более крупному отряду. Расположились где-то на стоянку да и разбросали мелкие партии по окрестностям. И теперь налетчики просто возвращались к основным силам. На некоторое время. Оставить там добычу, отвезти туда убитых и раненых… А вот куда они пойдут дальше – все сразу или по частям? И сколько их гуляет по степи в данный момент?
Не увидишь и не узнаешь.
Двигались в полной готовности. Врага можно ненавидеть, но нельзя недооценивать. Индейцы Равнин были детьми прерий, чувствовали себя здесь как дома, да собственно, домом им прерии и являлись. Значит, в любом месте может ждать засада. Скрыться, подкрасться, внезапно налететь – это же основные умения любого охотника и вольного воина.
Вряд ли налетчики затаятся в ближайших окрестностях и будут терпеливо ждать, не попадет ли еще кто в их сети, но береженого Бог бережет.
Двух уже потеряли. Хватит. Но Африкана хоть предали земле, как полагается христианам, а Кюхельбекер вообще пропал, словно никогда не появлялся на свете.
Всматривались, старались определить, не прячется ли кто за каждым из холмов или в каком распадке, держали оружие под рукой да еще все время сверялись, правильно ли едут? Потерять след настолько легко…
В душах перемешалось все. И стремление отомстить за погибшего приятеля, и боль от утраты, и желание узнать, что же случилось с барином, и тревога за оставшихся в лагере.
Если бы каким-либо фантастическим образом можно было узнавать, что происходит вдали!
И чего почти не было – страха. В меру, в коей он вообще свойственен любому живому существу, да. Но не больше. Зачем бояться раньше времени? В равных силах врага всегда можно одолеть, в превосходных – обхитрить, а порою – запугать. В крайнем случае, казаки не видели ничего зазорного в бегстве.
Старики в станице, ходившие в походы с самим Суворовым, любили повторять казачатам фразу своего кумира: «Врагов не считают, их бьют».
Еще найти бы их для начала, врагов этих!
Пограничье, ничейная земля
Вопреки всему Кюхля все еще был жив. Еще там, на берегу, на его глазах один из индейцев спешился, склонился над телом убитого казака, а спустя какие-то мгновения гордо выпрямился и вздел вверх руку с зажатыми в ней волосами.
От такой картины бывшему лицеисту стало дурно. Ему доводилось смотреть смерти в глаза, точнее – в дуло на нескольких дуэлях, но то была честная, благородная смерть, а не свежевание остывающего тела.
Находясь в Русской Америке второй год, Кюхля кое-что знал о здешней истории и местных нравах. Благо, в этой сфере он был довольно любознательным, а в канцелярии Наместника имелись кое-какие записи и переводы книг по исчезнувшим местным цивилизациям. А там, в числе прочего, поминались жертвоприношения, буквально гекатомбы из захваченных в плен врагов, а порою – просто из собственных подданных. Им вырывали сердца какими-то каменными ножами, и кровь потоками лилась по склонам пирамид. Но то было давно, и отнюдь не в северных землях.
Значит, рабство?
Опять-таки, ничего о рабстве на Равнинах слышать не доводилось. Вильгельм читал отчеты, а в них подчеркивалось: мужчин при набеге, как правило, убивали и лишь женщин и детей забирали с собой.
Кожу на голове вдруг словно сжало в предчувствии расставания с привычным местонахождением.
Скальп! Вот что проделали с несчастным Африканом! Порою плохо быть начитанным. Знающему еще страшнее, чем костенеющему в невежестве.
Или прежде убьют? В разных бумагах говорилось, будто скальпирование применяется индейцами весьма редко. И вроде – ни слова о проделывании такой процедуры на живых людях.
Потом всякие догадки и предположения ушли. Болела ушибленная голова, ныли связанные руки и ноги, мутило, тошнило и уже хотелось одного – пусть убьют, но сейчас. Сколько можно куда-то везти, словно барана? Он – благородный человек, поэт, и тут…
И бьющий в нос резкий запах конского пота, а перед глазами – расплывчатая мелькающая земля. Да гул крови в ушах. Скоро, кажется, хлынет через нос.
Кончится ли когда-нибудь бесконечная пытка или он так и помрет, перекинутый через круп степной лошади?
Закончилась, но лишь через вечность. Кюхля сквозь помутненное сознание кое-как осознал, что налетчики подъехали к кому-то, наверняка к каким-то своим подельникам, остановились, а затем чиновника незамысловато сбросили с лошади прочь.
Удар получился такой, что вышибло дух. Лучше бы вообще убило! Хоть не мучиться больше!
Кто-то, оказавшийся рядом, перевернул скукожившегося Кюхлю на спину. Прозвучал голос на незнакомом языке. Кажется, что-то спрашивали, но коль непонятен вопрос, есть ли смысл рассчитывать на ответ?
Без того близорукие глаза припорошило пылью. Вопрошающий нагнулся, явив Кюхле широкоскулое лицо с парой шрамов. Голова индейца была покрыта бизоньей шкурой с торчащими рогами.
Кто-то из аборигенов предпочитал подобный головной убор, в отличие от более распространенных орлиных перьев, но кто?
Во рту пересохло. Язык стал шершавым, огромным, не помещающимся внутри. И раскалывалась голова. Одна боль, не позволяющая шевельнуться мысли.
Вильгельм не смог сдержать стона.
Индеец небрежно бросил пару слов в сторону, принял от кого-то кожаный бурдюк, наклонил.
Вода тоненькой струйкой полилась в рот Кюхли. Часть проливалась мимо, стекала по щекам и подбородку, но что-то попадало в горло.
Стало легче. Ненамного. Боль никуда не ушла, лишь пропала сухость и хоть немного уменьшилась жажда. Будь у Вильгельма силы, припал бы к хранилищу воды и пил, пил, пил…
Сил не было, а руки оставались связанными. Словно индейцы опасались попавшего к ним долговязого худого мужчину в грязном дорожном сюртуке.
