Адреналина в моей крови было предостаточно, и главное было не упустить нужное мгновение.
Пока на нас никто не обращал внимания. Отошли даже стражники с бердышами. Монах продолжал молиться, я — наблюдать за развитием событий.
Между тем председательствующий поднял лицо и красивым, хорошо поставленным голосом приказал:
— Введите челобитчиков.
Меня удивил его звуковой диапазон. Днем он говорил высоким тенором, вечером — драматическим баритоном. Ночью от него, по-видимому, следовало ожидать шаляпинского баса…
В зал на коленях вползли несколько человек с опущенными головами. В одном из них я узнал старого знакомого: небезызвестного доктора Винера. Теперь стало понятно, откуда дует ветер.
Одеты «челобитчики» были в холщовые рясы, вроде монашеских, и все время символично посыпали головы пеплом.
— Реки, раб! — приказал председательствующий. Первым выполз вперед какой-то мужик с длинными волосами и всклоченной бородой.
Он начал жаловаться, как я догадался, на моего товарища по несчастью — монаха. Суть его жалобы я не улавливал. Кудлатый говорил на каком-то архаичном языке с вкраплениями старославянских и латинских слов.
Мой сосед тут же начал молиться за спасение его заблудшей души.
В конце концов, я начал догадываться, что челобитчик обвиняет монаха в идейном противоборстве собравшейся компании. Племянник Вия слушал весь этот бред совершенно индифферентно, а двенадцать его сотрапезников (я успел их пересчитать) начали волноваться и перебрасываться тихими репликами. Когда доносчик закончил, воцарилось долгое молчание. Все балахонщики повернулись к председателю, ожидая его веского слова.
— Жертва! — пророкотал теперь уже басом толстяк.
— Жертва! — повторили за ним по очередности члены собрания.
Мне понравилось их сплоченность вокруг лидера. Никаких фракционных шатаний.
— Реки, раб! — снова приказал племянник Вия баритоном.
Вперед выполз мой немец. Я догадался, что теперь будут судить меня.
— Бью тебе челом Великий Магистр и бью челом на обидчика и татя! — заверещал Винер.
Звание толстяка меня заинтересовало. Не тот ли это «Маистр» о котором толковали разбойники? Если все они из одной компании, то становилась ясна моя роль в давешнем событии и участие немца в этом действе.
К моему удивлению, лекарь совсем чисто говорил по-русски, и только интонации выдавали в нем иностранца.
— Суть реки, раб! — прервал его председатель.
— Кознями своими лишил сей тать жертвы господина нашего, Великого Повелителя Тьмы! Подлостью своею он охулил раба вашего верного и лишил корма и славы.
Это речение я понял вполне «чисто конкретно». Шарлатан жаловался, что я не дал ему загубить невинную дунину душу во славу дьявола и лишил его гонорара. Однако на этом обвинения в мой адрес не кончились. Следующим челобитчиком оказался приказчик из «Галантереи», в которой я покупал Але подарки. У него были причины жаловаться на меня за рукоприкладство, но он предпочел уголовному духовный донос и обвинил меня в хуле на идеалы, о которых я не имел ни малейшего представления.
Суд, судя по всему, был если не правый, то скорый, вроде «тройки» сталинских времен. Доносчик бездоказательно обвинял, и ему верили без вопросов.
Ничего необычного в этом не было. Меня удивляло другое: почему толстяка называли «Великим Магистром». Весь антураж сборища был подчеркнуто русским, без элементов «варваризма», то бишь европейского влияния. Единственным «импортным» предметом из всего, что я видел, оказалась облюбованная мною сабля. И то она была явно не европейского, а восточного происхождения. Сколько я помнил, магистрами назывались главы религиозных западноевропейских орденов, и как это соотносилось с отечественным сатанизмом, мне было непонятно.
Когда Магистр отпустил приказчика, повторилась сцена предыдущего суда.
Разница была только в том, что моя судьба не вызвала интереса у двенадцати «апостолов», и они во время обвинений в мой адрес, не слушая истцов, переговаривались между собой.
Приговор, правда, от этого не поменялся и оказался так же краток и непонятен. После председателя все члены произнесли слово: «Жертва».
На этом торжественная часть была закончена, и поступило предложение помолиться. Все присутствующие, включая толстяка, встали со своих мест и опустились на колени то ли лицом к дверям, то ли спиной к перевернутому распятию.
Когда все, включая стражников, встали на колени, раздался звук бубенчиков, и мои знакомые карлики, сменившие свои шутовские тряпки на стандартные балахоны, ввели в помещение самого обыкновенного козла. Раздалось дружное песнопение, и все молящиеся начали отвешивать поклоны мирно стоящему животному.
Козел никак не реагировал на происходящее. Он был крупнее обычных особей своей породы, откормлен и ухожен. Его рога оказались вызолочены и украшены разноцветными лентами.
На нас с монахом никто не обращал внимания. Стараясь не звякать цепью, я осторожно снял свой пояс смирения и бочком, по стеночке двинулся к месту, где находилась заветная сабелька. Она просто висела на костыле, вбитом в стену, на перевязи ножен. Изменив первоначальному плану взять лишь один клинок, я снял оружие вместе с ножнами и так же тихо вернулся на место. Похоже, что поглощенные своим нелепым ритуалом молящиеся не заметили моих рискованных манипуляций. Я попробовал, легко ли клинок выходит из ножен, и спрятал оружие под халат. Слишком опасно было вешать саблю на перевязь: для этого мне бы пришлось скинуть свою парчовую хламиду, — поэтому я просто засунул ножны за брючный ремень. После этого вернуть на место обруч оказалось довольно трудно. Втянув, насколько возможно, живот, я все-таки свел вместе железные концы и закрепил их замочной дужкой. Внешне все выглядело в точности, как прежде, но теперь сабля больно врезалась в бок, а обруч — в поясницу.
Монах, казалось, не обращал на мои действия никакого внимания, он по-прежнему истово молился и осенял крестным знамением заблудших и отступивших от заповедей Всевышнего.
— Эй, батюшка, — окликнул я его, — тебе помочь освободиться?
Чернец посмотрел на меня сияющими восторгом огненными глазами и перекрестил.
— Пусть кровь невинных агнцев очистит грешные души! — сообщил он мне.
«Ну, это дело на любителя», — подумал я и оставил мученика в покое.
Гуманизм гуманизмом, а возиться с его оковами на глазах у толпы сумасшедших фанатов мне не очень хотелось.
Козлиные фэны продолжали горланить песни, а факелы, которые никто не менял, догорали. Наступал момент «икс», я приготовился снять свой обруч и по-английски, без прощания, покинуть почтенное собрание, но тут новое происшествие спутало мои планы.
