– Я успел закусить по дороге, в духане, что стоит на дороге, ведущей к Храмовой горе, – возвращаясь к оставленным вещам, произнес Жак. – Так что не переживай, монах, все, что мне нужно, – это разве что кружка чистой колодезной воды.
Они прошли через боковой притвор, свернули в узкую сводчатую галерею и оказались в просторной келье. Здесь, как пояснил монах, испокон веку обитали святые отцы, охраняющие церковь по ночам от безбожных сарацинских воришек, для которых ограбить величайшую христианскую святыню было все равно что мацу у еврея на базаре стянуть.
«Скромная монашеская трапеза» включала в себя кувшин греческого вина, двух свежесваренных омаров, которыми можно было легко насытить троих или четверых человек, ведерную миску отборных мясистых оливок и целую гору ливанских сластей, выложенных на широкое плоское блюдо с затейливым восточным орнаментом.
– Одна живущая неподалеку набожная вдовица, – с хрустом взламывая ярко-красный панцирь, пояснил монах, – из любви к Господу согласилась два раза в день доставлять ко мне в обитель сию не стоящую доброго слова стряпню, которую я и вкушаю, только для того, чтобы не протянуть ноги от голода и иметь силы для ежедневного прославления имени Господа нашего Иисуса Христа.
С этими словами монах вгрызся чуть не по уши в белое сочное мясо, зацепил из миски пригоршню оливок и немедленно отправил их в рот. Прикинув, в какие деньги обошелся служителю Господа его скудный постный ужин, Жак перестал удивляться тому, что встретил своего старого знакомца именно в этих местах…
– Расскажи мне, святой отец, что тут у вас происходит? Я и вправду около года был в отлучке и словно возвратился в другую страну.
– Что вам сказать, сир? – вздохнул монах, сплевывая оливковые косточки в ладонь. – Святой Град ныне пребывает в столь странном положении, что этого в двух словах, пожалуй, и не опишешь. После отбытия его величества императора Фридриха со всей его армией обратно в Яффу его наместник, Томмазо д'Арчерра, сказал, что, пока Иерусалим не имеет мощных укреплений, переносить сюда столицу королевства нельзя. Это было бы равносильно тому – да простит меня Всевышний, но я лишь в точности повторяю сказанное, – чтобы добровольно засунуть собственные яйца в щель двери, ручку которой тянут в разные стороны дамасский и каирский султаны. Как только один из них перетянет, или же они смогут договориться, тут-то Иерусалим так прижмут, что визг будет слышен до самой Ирландии. Так что сейчас в городе из всех войск квартируют лишь тевтонцы, что укрепились в башне Давида, да госпитальеры, живущие в своем дворце и охраняющие странноприимный дом. Пару месяцев назад, правда, прибыли францисканцы. Они обосновались как раз на середине Via Dolorosa – Страстном пути, на третьей остановке, где Симон из Киренаики взялся нести крест, помогая Спасителю. Вот и вся христианская община в сегодняшнем Иерусалиме. А рыцари Храма в город так и не пришли, потому что их Тампль остался под властью сарацин – на Храмовой горе, как и раньше, мусульмане молятся и совершают свой хадж. Вон, сами послушайте.
Действительно, из-за стрельчатых окон доносился высокий напевный голос муэдзина.
– А тут еще отлучение это, будь оно неладно, – покончив с омарами и отдавая должное халве, шербету и заваренным в сахарном сиропе фруктам, продолжил монах. – Правда, прибывающие в Акру и Яффу паломники посещают Вифлеем – это сейчас считается вроде как исполнением обета. Однако многим истинно верующим, к счастью, этого недостаточно, и они, попав в святую землю, непременно хотят хоть одним глазком поглядеть на место, где воскрес наш Спаситель.
Жак, почуяв зерно истины в последних словах, чуть подался вперед. Монах, поняв, что сболтнул лишнего, вцепился в кувшин с вином и сделал три таких огромных глотка, что ему мог бы, наверное, позавидовать и сам Недобитый Скальд.
– А что же с церковью Святого Гроба? – поинтересовался Жак. – Ни за что не поверю, что ты сейчас единственный и бессменный ее протектор…
– Еще Саладин, изгнав из города весь латинский клир, отдал церковь Святого Гроба Константинопольскому патриарху, – отдышавшись после выпитого, пояснил монах. – Однако одновременно с греками он разрешил совершать здесь богослужения и христианам подвластных ему земель – армянам, маронитам-сирийцам и коптам-египтянам, разделив, таким образом, храм на четыре части. Но после передачи города Фридриху все они, ожидая возвращения франкских крестоносцев, пустились наутек. Вот теперь никто и не может решиться взять на себя ответственность за церковь до тех пор, пока папа не снимет отлучение. Были тут, правда, два английских епископа, что прибыли в свите императора. Пытались свои порядки наводить, но после первого же сарацинского набега, позабыв про пастырский долг, быстро ретировались в Яффу. В общем, сир рыцарь, врать не буду: живем тут, как суслики, – каждый в своей норе. Боимся всех – сарацин, христианских разбойников, друг друга и собственной тени. А весь патриарший клир, так и не решившись переехать в Иерусалим, сидит по-прежнему в Акре.
Монах еще долго говорил, пересказывая Жаку палестинские сплетни и новости, и, по въевшейся в кровь привычке, жаловался на жизнь, каждым третьим словом намекая на пожертвования. Однако на все попытки выяснить, при каких обстоятельствах он поменял сытное монашеское место в Яффе на опасную и голодную должность сторожа при запертом храме, отважный инок хранил молчание, достойное истинного подвижника, отделываясь лишь общими, ничего не значащими и ничего не поясняющими фразами.
Убедившись, что проникнуть в тайну столь странного изгиба пастырской карьеры ему не удастся, Жак, дождавшись, когда монах завершит трапезу, поднялся со скамьи.
– А теперь, отче, отведи меня к Гробу Господню, – сказал он тоном, не предполагавшим ни малейших возражений.
Монах не стал возражать и не высказал ни малейшего удивления. Он вытер руки об полы своей рясы, порылся в дальнем углу, достал большую, в руку толщиной, сальную свечу, зажег ее от стоящей на столе лампы и, жестом пригласив рыцаря следовать за собой, покинул келью.
Они пересекли пустое пространство и оказались под куполом небольшой базилики, известной всему христианскому миру как Царская опочивальня – Кувуклия. Миновав помост, соединяющий храм с гробницей, Жак с монахом остановились подле камня, отваленного ангелом от Гроба Господня. Отсюда, через неширокий проход, было видно погребальную камеру и ложе Спасителя, с которого он, приняв смерть и искупив грехи человечества, восстал к новой, вечной жизни.
– Зажги мне все свечи, что здесь есть, и ступай к себе, – склоняясь в низком поклоне, тихо произнес рыцарь.
