в свете солнца на банальную плесень. Не это ли его растительный приятель-симбионт, дарующий душегубу практическую неуязвимость?
«А что, если я его Ментальным Даром сначала приложу…» — подумалось мне, но оснаб, словно прочитав мои мысли (хотя с Блокираторами он сделать этого никак не мог), толкнул меня локтем в бок.
— Не вздумай нырнуть к нему в башку! — предупредил он меня шепотом.
— Почему? — шепнул я в ответ.
— Он болен, — отозвался Петров. — Психически… В его безумном разуме можно легко потеряться… Даже мне приходилось туго, а с твоим сопутствующим Даром лучше туда не вообще лезть!
— Понял, командир…
— Ну что, друг мой любезный, — продолжал надрываться уголовник, — выйди! Покажись! Обнимемся… Соскучился я за тобою, кормилец!
— А где же хлеб-соль? — не выходя из автобуса, выкрикнул оснаб. — Не клеится тут что-то с нашей взаимной любовью, Аверьяшка!
— Неужто, спужалси! — Продолжал разглагольствовать душегуб, а нам это было как раз на руку. — А куда же пропал тот храбрец — несгибаемый князь Головин? Неужели вольная-воля так меняет людишек? Не бойся, выходи! Я же тебя все равно раздавлю! Вот как эту вошь! — Сухарькин наконец-то выдернул из бороды донимающее его насекомое и демонстративно, «на публику» раздавил ногтями. — Знаешь, о чем я жалел все эти годы? — продолжил он, вытерев испачканные руки о штаны. — Что не могу явиться к тебе в поместье и как следует поучить уму разуму всю твою прогнившую аристократическую семейку: отца, мать, братьев, сестер, жену с детишками! — От вожделения у него даже слюна потекла по подбородку. — Сколько я зарезал, сколько перерезал? — безумно вращая глазами, неожиданно запел Аверьяшка на мотив «Мурки». — Сколько Осененных загубил…
— Сенька — смерд обычный, он — маньяк столичный, с вас возьмет, насколько хватит Сил! — Подхватил во весь голос слова песни из автобуса Петров.
— А какие времена были, князь? — Мечтательно закатил глаза Аверьяшка. — Даже жаль, что все ваше поганое племя извели под корень в Рассее комиссаришки-революционеры! Так приятно было вас резать, при этом заглядывая в ваши тускнеющие глаза! Чтобы вы, падлы Осененные, осознавали перед смертью, что все ваши хваленые Божественные Дары так и не смогли вас защитить!
— Обидно стало, Аверьяшка? — продолжал тянуть время оснаб, завлекая маньяка ностальгическими воспоминаниями. — Что это не ты всех перерезал?
— Еще как обидно! — признался Сухарькин. — Но я на тебе сегодня с лихвой оторвусь! Да на дружках-приятелях твоих! Они ведь тоже — белая кость, голубая кровь? Душу, хоть, напоследок отведу…
— А она есть у тебя, душа-то, Аверьян? — продолжал дергать «за поводок» командир.
— А чем я хуже вас, дворянчиков беложопых? — Сплюнул себе под ноги маньяк. — У меня даже Сила пробудилась, хоть и не боярин… Хватит уже лясы точить, ваш сиятельство! Выходи! А не то, сам вас из этой колымаги вытащу! Хуже будет! — Переплетения зеленых «лиан» всколыхнулись и мерзко зашевелись, словно клубок растревоженных змей.
— Да куда уж хуже? — отозвался Петров, не спеша выходить.
— Ну, да, — согласился с ним Сухарькин, — сегодня тебя уже ничего не защитит! Не зря же я тебя тут поджидал, — признался он, — браслетики-то, чай, снять еще не успели? Все, кончай базар, ваши благородия! Выходи по одному! — Отростки, угрожающе извиваясь, вновь поползли к автобусу.
— Хоттабыч, все по плану! С Богом! — прошептал оснаб и, перекрестившись, первым шагнул к выходу.
— Алессан Дмитрич! — Широко и театрально раскинув в стороны руку, довольно оскалился Аверьяшка и «дикая» зеленая поросль, заполонившая все придорожное пространство, заволновалась еще сильнее. — Как же я рад, ваше сиятельство! Просто счастлив, что еще раз свидеться довелось!
Следом за командиром, перекрестившись еще истовее, на дорогу из автобуса спрыгнул ротмистр. Будь его воля, он бы вылез из покоцаной кустами тарантайки последним. Но, как профессиональный военный, он прекрасно понимал, что единственный шанс на спасение — то есть меня, нужно беречь, и не светить заранее врагу. Неожиданность — половина успеха!
— Этого не знаю, — ворчливо произнес Сухарькин, бросив презрительный взгляд на Вревского. — Но судя по манерам, да по холеной роже — тоже явно из благородненьких.
— Барон Вревский! — Брезгливо отчеканил ротмистр, вернув душегубу той же монетой.
— Отлично! — Маньяк хлопнул в ладоши, после чего довольно потер руки. — Просто праздник какой-то!
Я вылез из автобуса последним, с унылым лицом, по-старчески кряхтя и едва переставляя ноги со ступеньки на ступеньку. Нет, чувствовал я себя отлично, но нужно же ввести врага в заблуждение. К тому же, так и должен чувствовать себя глубокий старик, впервые въехавший за стены Абакана. Да он одной ногой в могиле должен стоять после подобных приключений, и дышать через раз! Может еще и глаза закатить, да в обморок хлопнуться? Не-е-е, это уже перебор! Давай, деда! Сейчас все от тебя будет зависеть!
— А это еще что за старая калоша? — Разглядев свою последнюю жертву, гребаный утырок стал откровенно надо мною потешаться. — Дед, ты хто? Не похож ты чего-то на свих дружков-приятелей. Рожей на благородного не вышел! Я ведь их голубую кровь нутром чую!
— Из подлых я… Только на старости лет оказия случилась — вместо того, чтобы тихо-мирно в могилу лечь, Дар проклятый вдруг пробудился… — Выдал я заранее заготовленную версию. — Ну, и натворил делов по незнанке…
— Не свезло тебе, старый, — поверил в мою байку уголовник. — А который годок небо коптишь?
— Сто третий пошел.
— Да иди ты! — не поверил маньяк.
— Правда-правда! Какой мне резон брехать, если седни уже перед светлым ликом Господа нашего предстану?
— Ну, это я тебе устрою, старикан! — осклабился маньяк. — Даже убью без мучений, — «великодушно» пообещал он. — Вжик — и ты уже на небесах!
— От, спасибо тебе, внучек! — Мелко-мелко закивал я трясущейся головой. — Нету больше мочи терпеть эту тяжесть тюремную проклятущую! Уважил…
Похоже, что этой своей благодарностью я реально поставил в тупик отмороженного маньяка, который посмотрел на меня широко раскрытыми изумленными глазами.
— Первый раз меня за смертоубийство благодарят… — Сдавленно просипел он. — Ты это, отец, в сторонку отойди — опосля с тобою порешаем… А я сначала этими барончиками, да князьями займусь.
Я незаметно выдохнул и сместился за спины командира и Вревского. Душегуб мгновенно потерял ко мне интерес, так и не обратив внимания на то,
