я бы шарахнул по толпе ракетами, чтобы больше неповадно было.
— Именно поэтому ты сейчас здесь, а не на передовой. У тебя один выход из любой ситуации. Впрочем, учитывая сложность нашего положения, может быть, и стоит выслушать, что нам скажет Эрвин.
Вновь взяв рацию в руки, я перешёл на канал, по которому докладывал Салему об обстановке на улицах, и произнёс:
— Приём! Пан Комендант? Вы на связи?
— Приём! Слышу вас, генерал, говорите! — из динамика послышался угрюмый голос коменданта.
— У нас тут серьёзная проблема: повстанцы смогли вывести на улицы большие массы людей, сами ублюдки скрываются где-то среди толпы. Всё это принимает угрожающие масштабы. Возможно, даже слишком, если не разогнать толпу. У меня есть несколько вариантов действий, но я бы хотел услышать ваше мнение о том, какие меры необходимо применить в этой ситуации.
С той стороны повисло громоздкое молчание. Это крайне непростое испытание для несколько наивных помыслов Салема, и я вполне понимаю, почему он замешкался. Тем не менее, спустя пару минут я получил крайне неожиданный ответ крайне серьёзным и даже несколько злобным голосом:
— Выводите танки, людей, всё что есть! Солдатам приказать стрелять на поражение! Никакой жалости! К вечеру от бунтующих и мокрого места не должно остаться!
— Вы уверены, комендант? Я не думаю, что...
— Намотайте их на траки! Я всё сказал.
На другой стороне я услышал резкий щелчок, а затем шумные помехи, ясно дававшие понять, что разговор окончен и никаких переговоров не будет. А я бы хотел поговорить, поспорить, может быть, даже попытался бы переубедить Салема стрелять по людям. Да что там «может быть», я просто обязан был закатить спор, который спас бы множество невинных жизней.
И это после стольких жизней, отнятых самолично. Приказ заставляет приказывать, руки душат подлеца, пуля послушно целует затылок, родная страна пылает и задыхается в дыму — насилие. Я так долго дышал им, что оно стало моим кислородом, моим смыслом жизни, моим личным идолом. Идолом многоликой кровавой богини из древних легенд, что сделала меня одним из своих смертоносных ангелов, обещая вернуть мной же принесённую жертву за сотни новых.
Но ведь я её не верну, не вырву из лап зверя! Возможно, она уже давно умерла, а я снова и снова убиваю, в одной лишь смутной надежде. Сколько дочерей и сыновей, таких же замечательных, как моя дочь, не вернулись домой по моей вине? Сколько отцов и матерей горюют по потере, не имея даже возможности захоронить своих отпрысков как следует?
Насилие. Я вдруг испугался его и сразу же бросился бежать, повинуясь инстинктам, но раз за разом петлял кругами, словно заяц, запутавшийся в своих же следах. Это было нелепо. Стоило мне избежать одной кровавой бойни, как вдруг я натыкался на другую, куда меня затягивало.
Потом я пытался договориться, пойти на уступки. Но насилие раз за разом множилось, становясь всё ненасытнее. Оно использовало меня, заставляло пресмыкаться, а я целовал ему ноги, как послушный раб.
Насилие — это наркотик, что гораздо хуже алкоголя, дурман-травы и сигарет. И я на него подсел давно, ещё до того, как стал коллаборационистом или военным вообще. В том далёком детстве, из которого у меня остались лишь смутные образы.
Тогда я, кажется, сдуру подрался с соседским мальчиком, не помню уже зачем и почему, причина явно была крайне глупой и надуманной, как это обычно бывает у детей. И в этой самой драке я как-то стукнул его по голове увесистой ледышкой наотмашь, парень выжил, можно сказать, ему вообще повезло, отделался лёгким сотрясением. А вот на моих руках в тот день засохла чужая кровью. И я вдоволь почувствовал её солоноватый вкус, тот самый кровавый драйв безвластия, который от неё разил. Я был, словно Каин над телом своего брата, впервые по-настоящему велик.
Но только сейчас я узнал, что то величие мнимо. После всего... Мне остаётся только бороться. Прекратить всё это. Перестать самолично причинять насилие и убивать тех, кто этого не заслужил. Судьба, скорее всего, будет пытаться мне помешать, подкидывая снова и снова ситуации, навроде этой, в которых я должен был бы принять жёсткие решения, этакие испытания. Но я откажусь от них, покажу, что сильнее.
— Так что мы будем делать? Нам нельзя терять время! — произнёс Вейзен.
— Я? Ничего. А ты, как хочешь. Считай, что теперь ты главный. Хочешь — выполняй приказ, хочешь — нет. А я устал, хватит с меня крови.
С этими словами я спешно вышел из командирской палатки. Плевать, что меня ждёт трибунал, вне зависимости от того, кто победит. Теперь кровь — дело тех, кто оброс шерстью и оскалил свою пасть. Я же лишь слабо надеюсь, что жизнь позволит мне отбросить звериный облик и вознаградит меня за желание не отнимать, а дарить.
И, словно в подтверждение моих мыслей, мне на телефон поступил звонок, который в тот момент казался весточкой ангела. Говорила доктор Глиммер:
— Не буду долго объясняться или тратить время на лишние любезности и загадки. Поднимитесь в мою лабораторию, там вы узнаете ответы на все вопросы. Это касается вашей дочери. Поторопитесь, не хочу, чтобы вы пропустили самое интересное!
Не дав мне и секунды на размышление, девушка повесила трубку. Я был крайне удивлён тому, что Элл может знать что-то о местоположении моей дочери. Взволнованный и крайне воодушевлённый, я просто взлетел наверх по лестнице, так быстро, что сам не особо заметил, как это произошло. Вот, кажется, жизнь наконец мне улыбнулась и приготовила свой, особый дар. Но за прочной стальной дверью меня ждало лишь новое испытание. Там не было ни моей дочери, ни Глиммер.
Лишь сотканная из тьмы девичья фигура, явственно выделявшаяся, даже при почти не проникающем в это широкое помещение свете, стояла недвижимо в нескольких метрах от меня. Она смутно напоминала девушку и неестественно дёргалась, топчась на месте, среди бесконечных очертаний столов и шкафов, судя по всему, даже не заметив моего внезапного появления или не подав вида...
Напрягшись, я достал свой пистолет и передёрнул затвор, подсознательно понимая то, что фигура передо мной в любой момент может напасть, вне зависимости от моих дальнейших действий. А потому я решил прежде визуализировать своего незримого врага, в надежде на то, что не буду напуган до смерти и не отправлюсь на тот свет от сердечного приступа, раньше, чем гипотетический бой вообще начнётся. Осторожно нащупав на стене рядом со мной выключатель, я
