Что имело последствия самые катастрофические. Партизан не было в Италии, когда мы туда вошли - но буквально за месяц они появились, причем отлично вооруженные и организованные, как позже оказалось, советскими инструкторами из бывших партизан Белоруссии и Украины. Приходилось отправлять интендантов на заготовку провизии в сопровождении не меньше чем взвода солдат, но и это не спасало - в итоге немецкие заготовители просто перестали появляться в "партизанских" районах, возлагая удвоенную повинность на оставшиеся территории. Население сделало выводы - и активность партизан, поначалу ограничиваемая лесами в предгорьях Альп на северо-западе Италии, стала стремительно распространяться на юг - обстрелы одиночных машин, и даже колонн, мины на железных и шоссейных дорогах, нападения на патрули, и даже на отдаленные комендатуры, стали обычным явлением. Причем действия итальянских войск и полиции по наведению порядка часто нельзя было назвать иначе, чем злостный саботаж - больше того, нередко именно от представителей итальянских властей партизаны получали информацию о расположении германских войск, движении эшелонов и транспортных колонн. Что отнюдь не прибавляло у моих солдат доверия к итальянцам. В итоге, у группы армий "Карантания" практически не было безопасного тыла, а наши коммуникации находились под воздействием партизан.
И это при крайне напряженной обстановке на фронте! Прибыв сюда, я обнаружил огромную толпу крайне деморализованных итальянцев, разложенных русской пропагандой и готовых сдаваться и бежать при первых же выстрелах с той стороны! И мне пришлось употребить весь свой авторитет, чтобы вытребовать немецкие войска из резерва ГА "Юг" - на 21 февраля ГА "Карантания" включала в себя 6-ю немецкую армию (18-й и 73-й немецкие корпуса, 9-й горнострелковый хорватский корпус СС - всего одиннадцать дивизий), развернутую на линии Риека - Любляна - Марибор, прикрывая собственно итальянскую территорию от русского вторжения, 2-ю немецкую танковую армию (корпуса 14-й танковый, 22-й горнострелковый, 1-й кавалерийский - всего десять дивизий, в том числе две танковых, две панцергренадерских, две кавалерийских), развернутую севернее, уже в предгорьях австрийских Альп, прикрывая Грац, и 2-ю итальянскую армию (5-й, 6-й, 11-й и бронекавалерийский корпуса - всего восемь пехотных и две танковые дивизии, две альпийские горные бригады), развернута позади 6-й армии на линии Триест - Гориция. Прибывающие из Франции войска бывшей ГА "Лузитания" развертывались в тылу, играя роль второго эшелона и стратегического резерва. И в их числе был пресловутый 75-й корпус Достлера, солдаты которого во Франции слишком привыкли к работе карателей.
Русские же имели на нашем участке до шестидесяти дивизий, входящих в состав Четвертого Украинского фронта, четыре армии (6-я Гвардейская Танковая, 9-я Гвардейская, 27-я, 57-я), а также отдельный горнострелковый корпус, три воздушно-десантные бригады, одна бригада морской пехоты, прибывал французский корпус де Голля. Также они имели подавляющее превосходство по авиации. И лишь опасением возможного флангового удара с севера, из Австрии, я могу объяснить, что они не атаковали, имея против себя одних лишь итальянцев. Однако вечером 20 февраля Вена была взята русскими, и таким образом, теперь их правый фланг был в безопасности. Советского наступления надо было ждать со дня на день.
О моей встрече со Штауфенбергом и Квирнгеймом, эмиссарами от группы высокопоставленных чинов в ОКХ, я уже рассказал. Тогда я еще не знал, что именно мне, а не им, придется сыграть первую роль в обеспечении переворота вооруженной силой. Сказанное Штауфенбергом было для меня важно: прежде не только я, но и многие в Германии имели какое-то мистическое убеждение, что Одер - это граница, дальше которой русские не рискнут идти, потому что весь германский народ встанет с подлинно тевтонской яростью, защищать свои дома. Я слышал это и после, по берлинскому радио, выступление фюрера на параде 20 февраля. Но я знал уже от Штауфенберга, что лучшие германские войска разбиты в бесплодных атаках при попытке сбросить русских в Одер. И что русские четыре дня назад сами перешли в наступление, но не на запад, на Берлин, а на юг, расширяя плацдарм - они не спешили нанести удар, а готовились, с подлинно крестьянской основательностью, чтобы он был неудержим. Двадцатого февраля ими был взят Франкфурт-на-Одере - а фюрер кричал о победах германского оружия перед мальчишками, идущими на смерть. Он вопил, что если мы не победим, то должны все умереть! А мне как военному профессионалу было уже очевидно, что второе куда более вероятно, чем первое.
Нам говорили о "вундерваффе". Но 18 февраля был полностью разрушен Дрезден. Считается, что это было сделано в ответ на угрозы фюрера применить против русских химическое оружие - по крайней мере, так утверждают англо-американцы. Русские же категорически отрицают свою причастность, даже косвенную, к этому злодейству - и я склонен им верить. Просто потому, что о готовящейся химической атаке стало известно 14 февраля, а на подготовку столь масштабного авиаудара у англо-американцев вряд ли ушло бы меньше недели. Города Германии уже испытывали на себе ужас "огненного шторма", но не было еще ничего подобного по масштабу. Свыше трех тысяч бомбардировщиков налетали на Дрезден пятью волнами - ночь на 18-е, под утро, дважды днем, следующая ночь - этот график был намеренно выбран, чтобы максимально затруднить спасательные работы, убить как можно больше спасателей и почти уже спасенных. И некому было защитить город, истребительные эскадры люфтваффе были обескровлены в воздушных боях над Кюстринским плацдармом. Трагедию усугубило нахождение в Дрездене большого числа беженцев от русского наступления, которые, в отличие от жителей, не были приписаны к "своему" бомбоубежищу в квартале, куда следует бежать при вое сирены. И если потери горожан можно посчитать сравнительно точно, то число жертв среди беженцев не знает никто - считается, что в Дрездене погибло четверть миллиона человек. Это было первое применение американских В-29. И урок нам, что будет, посмей мы применить запрещенное оружие.
Большинство моих сослуживцев, храбрых генералов и офицеров, не решались ничего предпринимать, "до конца выполняй свой долг, и будь что будет!". Говорили, что если мы покажем русским силу нашего сопротивления, то это позволит просить лучшие условия мира. Но я видел, что как только русский стальной каток снова придет в движение, никаких переговоров о мире не будет - нас просто добьют. И предложение Иванова, переданное через Квирнгейма, показалось мне очень заманчивым - условия, по крайней мере, куда более мягкие, чем мы сами выдвигали французам.
