Через несколько дней «Одиссей» выглядел настолько нарядно, что подходил для кильватера Большого Императорского Смотра. Вот только такового поблизости не оказалось.
Окончание ремонтных работ совпало с началом штиля, вынудив моряков поднять пары. Дек затянули парусом, создав импровизированный тент. И хотя его регулярно поливали забортной водой, отдельным искрам все же удавалось прожечь дыры. Боцман, свирепея при виде пятен копоти, превращающих выскобленную палубу в подобие зебры, не придумал ничего лучшего, как выгнать всю свободную подвахту наверх, под безжалостное солнце. Палящие солнечные лучи с точностью призового стрелка били в любого, имевшего неосторожность выйти наружу, и после того, как двух матросов отнесли в лазарет с солнечным ударом, Ховрин приказал перенести все работы на вечернее время. Дневные вахты превратились в пытку, и уже никто не восхищался сапфировой синевой неба, сливающегося на линии горизонта с лазурной гладью моря. Принимаемый по нескольку раз в день душ из забортной воды помогал ненадолго, и люди, изнемогая от жары снаружи и духоты внутри, мечтали о дуновении ветерка. Шевелиться не хотелось абсолютно, и даже дельфины, ранее устраивавшие представления из прыжков и кульбитов, стали редкими гостями.
Единственной радостью для команды оставались «баковые» концерты, устраиваемые Троцким, когда матросы собирались у курилки после захода солнца. В перерывах между песнями кто-то из новичков с очередной затяжкой выдыхал вместе с дымом вопрос: «До порта не близко, да и тот не рассейский, а, прости Господи, африканский, так чего ж мы марафет наводим, как будто до родной сторонки рукой подать?» Ответа не было. Молодняк недоуменно почесывал затылки, а бывалые только хитро улыбались в прокуренные усы и молчали. Чего зря языками трепать, если через день-другой и так все понятно будет?
Только безграничный полет человеческого воображения мог разделить незримой границей Северное и Южное полушария, дав порождению фантазии звучное имя – Экватор. А чтобы жить стало совсем интересно, повелось из века в век, что переход через эту воображаемую линию без ритуала, посвященного Нептуну, для моряка вроде как и не переход вовсе, так – прогулка. С тех пор, как российские шлюпы «Надежда» и «Нева» во время кругосветного плавания в 1803 году впервые прошли через экватор, сей морской праздник стал традицией и в русском флоте.
Вот и на «Одиссее» подготовка к такому примечательному событию одной покраской парохода не ограничилась. Трое матросов из бывалых уже несколько дней торчали в лазарете, где под пристальным надзором судового врача тачали необходимый для праздника реквизит. А без контроля не обойтись. Бочонок спирта для медицинских надобностей, спрятанный под койкой Карпухина, и без пригляда оставить? Боцман и еще десяток матросов из тех, что умели читать, получив от старпома тетрадные листы с написанным печатными буквами текстом, вздыхая и матерясь, старательно заучивали розданные роли.
Собственно, сам ритуал начался накануне, за что особое спасибо Силантьеву – заядлому театралу и любителю повеселиться.
О том, что экватор предстоит пересечь уже назавтра, знали только офицеры, и потому вечером на баке собралось полным-полно народа. Троцкий, выбравшись с камбуза и еле волоча от усталости ноги, доплелся до фитиля и устало плюхнулся на кнехт. Дождавшись, пока многоголосый гомон утихнет, Лев чисто и звонко затянул «Гори, гори моя звезда…», как вдруг, упершись взглядом в противоположный борт, замолчал, не закончив вторую строчку романса. По баку прокатился удивленный ропот, но Троцкий не реагировал. Застыв с открытым ртом, он оторопело рассматривал сгусток тени, перевалившийся через планширь.
Тень, за что-то запнувшись, гулко упала на четыре конечности, проклиная несусветную темень, громко чертыхнулась, с видимым трудом утвердилась на двух из них и, отчаянно хлюпая на каждом шаге, направилась к собравшейся на баке компании. Когда же через пару мгновений она пересекла круг света от тусклой масляной лампы, Лев с удивлением разглядел внешность нежданного посетителя.
Им оказался коренастый мужичок неопределенного возраста, с неестественно красным носом, торчавшим из угольно-черной окладистой бороды, облаченный в камзол, по странному стечению обстоятельств очень напоминавший старый штурманский китель, но почему-то оснащенный огромными эполетами из выкрашенного золотой краской картона. Удостоверившись в том, что находится в центре внимания, незнакомец поправил на голове бумажную, подтекающую синей краской треуголку и, сунув руку за борт кителя на манер Наполеона, горделиво сделал шаг вперед, стараясь не запутаться в рыбацких бахилах с завернутыми, на фасон ботфортов, голенищами.
– Че уставились, мокрозадыя? – внезапно прохрипел мужичок. – Посланника царя морского не видали? Так вот я каков, любуйтесь, салаги! – Сделав пару шагов, визитер, запутавшись в сапогах, очередной раз покачнулся и, не рискуя двигаться дальше, застыл на месте. – А окрестили меня Деви Джонсом, и надобность есть у меня до вашего капитану, или Викентия Палыча на крайний случай.
Видя, что основная масса присутствующих на баке матросов сидит не шевелясь, ночной гость, шагнув вперед, отвесил легкий подзатыльник ближайшему из них:
– Ну, че застыл-то, Рябой, не слышал, чо ли? Метнулся мухой до капитану, послание у меня к нему от Нептуна…
Выйдя из ступора, матрос умчался в направлении надстройки. Через несколько минут он вернулся в компании Арсенина и свободных от вахты офицеров, не желавших упустить редкую возможность пообщаться с гонцом от морского царя.
Увидев капитана, Деви Джонс приосанился, одернул свой камзол и, резким движением вынув руку из-под обшлага, протянул Арсенину широкий пакет:
– Значица, эта, вашбродь, пакет вам от Нептуна – царя морского. Завтрева вы екватор переходить будете, так што извольте, значица, в дрейф лечь в ото время и отом месте, как в царевом письме прописано. Как задрейфуете, яво величие к вам на борт пожаловать изволят. Да чо я зря базланю-то? Письмецо прочтете, тады и сразумеете чо-ково, грамотные небось… А чичас уж позвольте откланяться, мне до дому, кубыть, на дно морское вертаться пора.
Четко развернувшись через левое плечо, Джонс, хлюпнув мокрыми ботфортами, браво шагнул к борту, отчего едва не свалился на палубу. Чертыхнувшись в неведомо какой по счету раз, он, плюнув на приличия, просеменил до борта, с надсадным кряхтением перевалился через планширь и исчез из вида.
Трель боцманской дудки, вырвав людей из цепких объятий сна и согнав их в строй на верхней палубе, возвестила начало нового дня. Замершие моряки с удивлением поглядывали на шканцы, где плотник с парой подручных сооружал из досок и брезента что-то вроде помоста. Политковский, поглядывая на странное сооружение с ласковой улыбкой палача, взирающего на любимый эшафот, объявил экипажу, что судовых работ на сегодня не будет, и, отдав распоряжение команде после завтрака одеться «по первому сроку», направился к строителям. Те, закончив натягивать меж вертикально укрепленных стоек парус, притащили к помосту ручную помпу. С некоторыми усилиями, сопровождаемыми великорусским матом, агрегат установили подле борта, и морская вода хлынула в парус, превратив странную постройку в небольшой бассейн.
