К назначенному часу «представители» не вернулись, и белые флаги над стенами фортов не появились. Что ж, сами напросились! Для показательной порки был выбран форт № 3 — и потому что он был на направлении главного удара, и потому что рядом с ним проходила железнодорожная ветка. В течение двенадцати часов сорок осадных орудий — их грохот я слышу до сих пор, хотя и затыкал уши ватой, — долбились в толстые стены и стучали по укрытым в толще земли сводам — и додолбились, и достучались!
Довод оказался убедительным: Кёнигсберг сдался.
Ольгины погоны и награды радовали меня, честное слово, больше, чем свои. Даже при том, что мои погоны с тремя генеральскими звёздами в ряд были заметно весомее её — с тремя полковничьими звёздами треугольником. Даже при том, что мне сегодня шепнули, скоро звёзд на моих погонах станет четыре. Даже при том, что против её «Звёздочки» стояли три «Георгия» и «Знамя». При всём при этом, её путь от старшего прапорщика до полковника дорогого стоил, а мой путь от подполковника до генерал-полковника — ровно столько, сколько стоил! И за сегодняшним столом, накрытым для своих на квартире у Макарыча, она была не мужниной женой, а товарищем по оружию.
С чего это меня на сантименты пробило, может, перебрал с устатку? Может, оно конечно, и так, но, однако, не настолько, чтобы не заметить перемены в поведении Вадима Берсенева. Похоже, сквозь медные трубы малец пробирается с трудом. Ишь, как козыряет своими адмиральскими погонами!
— Шуряком моим любуешься? — Ёрш подкрался незаметно.
— Угу, когда я ещё в зоопарке побываю? А тут готовый павлин!
— Злые вы, ребята…
— Макарыч, чёрт, заикой сделаешь!
— Не по адресу замечание, Ёрш! В этом деле у нас Васич непревзойдённый авторитет: после его похода вся Восточная Пруссия заикается.
— А пусть не лезут, — усмехнулся я. — Другой вопрос, что с пацаном делать будем?
— Смотря об чём речь, — глубокомысленно изрёк Макарыч. — Ежели об его зазнайстве, то оно скоро пройдёт. Пройдёт, пройдёт! А ежели об том, как он чуть спасательные шлюпки не потопил, то тут надо покумекать.
— Нечего тут кумекать! — отрезал Ёрш. — Он их только припугнул — они и повелись.
— Так считаешь ты, или это он тебе по-свойски поведал? — поинтересовался Макарыч.
— Он.
— Тогда всё гораздо веселее, чем я думал.
— И в чём эта весёлость выражается? — начал заводиться Ёрш.
— В том, что такая метода является нормой для того времени, откуда мы прибыли, здесь этого пока не понимают.
— А ведь Макарыч прав, — вмешался я. — Парень не по-здешнему коварен.
— Может, это у него случайно получилось? — неуверенно произнёс Ёрш.
— Может и случайно, — не стал спорить Макарыч. — Только второй такой поступок станет уже признаком закономерности.
— И что делать? — загрустил Ёрш.
— Твоя Наташа, кажись, «понесла»? — казалось, невпопад спросил Макарыч.
— А вы откуда… — обвёл нас глазами Ёрш.
Мы дружно захохотали.
— Понятно, — сообразил Ёрш. — Сарафанное радио сообщило. А ведь договорились, что пока никому.
— Парочка близких подруг — это как раз и есть «никому» — усмехнулся Макарыч. — Так что Наташа твоя кремень! Но я хотел тебя о другом спросить. Ты когда Наташе открыться собираешься?
— Думал после родов, — растерянно произнёс Ёрш.
Я, честно говоря, тоже не понимал, куда гнёт Макарыч.
— А может, не стоит тянуть? — хитро прищурился Макарыч. — Ты ведь уже убедился, что она всецело твоя?
Ёрш кивнул.
— Ну, так и открой ей свою страшную тайну, а заодно и братцу её…
А что? Макарыч прав, это выход! А то ведь можем и потерять парня.
НИКОЛАЙ
— Что, вот так и сказал: «Я пытался подражать вам?», — переспросил Шеф.
Я кивнул.
Шеф и Васич переглянулись.
— Дела… — протянул Шеф. — Не думал, что со стороны мы кажемся столь жестокосердными.
— Жестокосердия тут и без нас хватает, — возразил Васич. — Вадим, скорее, пытался перенять наш прагматизм.
— Это плохо? — спросил я.
— Если делать это осмысленно, наверное, нет, — пожал плечами Шеф. — А Вадим, как мне думается, просто пытался нас копировать, не переложив чужие поступки на свою личность.
— То есть, ты хочешь сказать, что Вадим должен был облечь содержание в несколько иную форму? — уточнил я.
— Где-то так, — кивнул Шеф. — Тогда бы это выглядело более естественно, и было понято его офицерам. Ему — наука, нам — урок! Никогда не следует забывать, что мы…
— … в ответе за тех, кого приручили, — закончил за него Васич. — Макарыч, кончай говорить штампами!
— Мудрая мысль не может быть штампом, — поднял вверх указательный палец правой руки Шеф. — Ибо гений Экзюпери состоит в том… — Шеф неожиданно запнулся. Лицо его стало забавно-растерянным, палец опустился вниз. — Ни в чём он не состоит. Нет пока никакого гения, и фразы этой, кстати, тоже пока ещё нет.
Со стороны это выглядело весьма забавно, мы с Васичем не могли не рассмеяться. Обстановка разрядилась и слегка напряжённый разговор перетёк в обычную беседу.
— Как близкие отреагировали на сообщение о том, что ты пришелец из будущего? — поинтересовался Васич.
— По обычной схеме: удивление, сомнение, приятие.
— Оба одинаково? — удивился Шеф.
— Ты знаешь, да. Они хоть и разного пола, но очень схожи характерами.
— Вот и славно, — хлопнул ладонями по коленям Шеф. — Теперь у нас есть возможность, не отвлекаясь на побочные, всецело заняться основной проблемой!
Divide et impera — Разделяй и властвуй! Нам, не буду утверждать что первым, пришла в голову мысль: а что если «разделяй» интерпретировать не как «разобщай», а как «делись»? Власть — тяжкая ноша. Редко кому удавалось не согнуться под её тяжестью, а то и вовсе не быть ею раздавленным. Так может, проще поделиться властью с теми, кто готов подставить под неё плечо? Или пойти ещё дальше, и принудить принять часть ноши тех, кто не стремится к этому в данном политическом контексте? Руководствуясь этой идеей, мы создали союз большевиков и эсеров, руководствуясь ей же, принудили надеть чиновничий мундир члена бывшей царской семьи.
Но старый недруг России, Англия, не желала делиться ни чем и ни с кем, а уж тем более с нами. Успешные действия России на заключительной стадии Первой Мировой войны на Кавказе, на Балканах, в Восточной Европе, в Прибалтике, вызвали у англичан не просто раздражение, они посчитали (скажу, не без основания) что тут затронуты их интересы. И империя решила нанести ответный удар. Как всегда — на свои деньги и как всегда — чужими руками.
Организовать заговор против действующей власти возможно, в принципе, везде, поскольку любая власть порочна по определению. В России, с её огромным количеством нерешённых проблем, такой заговор существовал веками. Менялись правители, менялись заговорщики, но заговор оставался всегда. Это как пар в трубе (труба — государство). В местах, где источилась изоляция, можно обжечься — неприятно, но не смертельно. В местах, где пробило трубу, можно обжечься уже смертельно, да и сил на заделку отверстия надо потратить куда больше, чем на замену куска изоляции. Если рванёт так, как случилось в феврале 1917 года, — без замены трубы уже не обойтись. Что, собственно, и случилось. В новой трубе тут же образовался новый заговор, пока он лишь изредка пробивает изоляцию (но не трубу!). Теперь в ней (трубе) с помощью английского сверла пытаются насверлить отверстий, благо условия для этого сейчас подходящие. Война с внешним врагом, которая определённым образом нивелировала классовые противоречия и помогала (парадоксально — но факт!) переносить экономические трудности, закончилась.
