вырвался из ее рук и успел сделать лишь пару шагов, как татарская сабля рассекла его надвое. И только после этого всадник остановился, развернув коня. На лице его играла плотоядная ухмылка, как у вурдалака, напившегося крови. Только тут он заметил русича, но было поздно.
Не помня себя от ярости, Коловрат врезался в него на полном скаку. Оба коня рухнули с подкосившимися ногами. Оба всадника покатились на лед. Оба потеряли свое оружие. Но Евпатию оно было уже не нужно. В драке он сорвал шлем с татарина и бил его головой об лед с нечеловеческой силой, пока не размозжил череп. Потом душил в снегу, до тех пор, пока тот не испустил дух окончательно. И еще долго не мог разжать пальцы на его посиневшем горле. Когда же сделал это, не мог поверить своим глазам, стоя над мертвой женой и рассеченным телом сына.
Упав на колени, Евпатий выл, как раненый волк. А едва пришел в себя и смог различать окружающий мир сквозь катившиеся непрерывно слезы, то заметил фигуру в алом плаще, что прихрамывая приближалась к нему с реки. Остановившись рядом с мертвецами, Юрий перекрестился несколько раз окровавленной рукой. Коловрат и сам был ранен в плечо, но не чувствовал этого до поры. Юрий долго молчал, а потом тихо сказал:
– Теперь и ты, Евпатий, как я. Нету у нас с тобой больше никого.
Глава двадцать пятая
Разбитый кувшин
В том бою погибли все, кто вышел из лагеря под Рязанью, истребив татар числом вдвое больше себя. Чудом выжили только сам Коловрат и князь Юрий. Как ни уговаривал князь воеводу взять себя в руки и идти дальше, Коловрат долго отказывался. Идти ему было некуда. Он больше не видел впереди ничего.
Не помня себя от горя, Евпатий выдолбил на берегу мечом неглубокую могилу в мерзлой земле, где похоронил Ладу и останки сына. Соорудил из срубленного дерева небольшой крест. А неподалеку похоронил Захара и Ратишу с Лютобором. Князь помогал ему во всем, как подмастерье.
Даже когда приблизилась ночь, Евпатий все равно не хотел покидать этого места на излучине Оки. Все сидел и плакал над свежей могилой, несмотря на холод. Никакие уговоры князя, что вновь могут явиться татары, прознавшие о судьбе отряда, не заставили его очнуться. И лишь один вопрос достиг потухшего сознания воеводы.
– Евпатий, ты хочешь отомстить за жену и сына?
Коловрат медленно поднял безумные глаза на князя.
– Тогда идем. А то сгинешь здесь по глупости, и останутся они неотмщенные.
Коловрат все продолжал смотреть на князя, не решаясь отойти от могилы. И Юрий еще раз повторил, словно просил, но уже очень тихо.
– Идем, Евпатий. Идем. Путь у нас долгий.
Тогда Коловрат встал и последовал за князем в ночь. Из своих вещей он отчего-то прихватил только мешок с саблей Архипа, разыскав ее на носилках среди мертвецов. На лежавший рядом ларец с сокровищами даже не взглянул.
Кони под ними пали от голода и холода на следующий день, когда Городец остался далеко позади. А до Мурома князь с воеводой добрались окольными путями лишь спустя седмицу, пешком, израненные и обмороженные.
Оба муромских князя, Юрий Давыдович и Олег Юрьевич, погибли еще в первом сражении с татарами, сложив головы в бою на реке Воронеже. Остатки обескровленной дружины, что прикрывали тогда отступление основных сил, привел обратно в город тысяцкий Иван Черногор, который нынче был воеводой. А в отсутствие князей управляли Муромом бояре.
Увидев самого рязанского князя у ворот города, местные бояре едва признали его, – слухи о падении Рязани и смерти Юрия дошли уже и сюда. Но Евпатий все разъяснил. К ним приставили лекаря, который выходил обоих. Князя поселили, как и подобает властителю, в тереме, пустовавшем уже давно, а его воеводу неподалеку – в отдельных палатах.
С той поры пошла третья седмица. Оклемавшись, Юрий пропадал на советах с боярами и воеводой муромским. Звал Евпатия, но тот отказывался. А князь отчего-то не настаивал. Сидя безвылазно у себя, Евпатий уже который день пил медовуху и вино, да смотрел в стену. От хмеля он размяк, но никакое другое занятие его более не интересовало.
В тот вечер Евпатий допил один глиняный кувшин вина и потянулся за другим, с узким, запечатанным пробкой, горлом. Дернул длинную пробку, но та не поддалась. Евпатий дернул еще раз. Но проклятая пробка все никак не желала вылезать. Тогда он разъярился, опрокинул кувшин на стол и схватил первое, что попалось под руку – саблю атамана, уже давно позабытую в углу на лавке. Размахнулся и ударил изо всех сил изогнутым клинком по горлышку. Раскрошив его, сабля глубоко вошла в массивную доску стола, как в масло, и крепко там застряла. Коловрат дернул ее назад и вдруг упал, больно приложившись затылком об лавку.
– Чертова пробка, – выругался воевода, поднимаясь.
И только тут уразумел, что сабля, как торчала из стола, так и торчит, а ее пухлая резная рукоять осталась у него в ладони. Повертев рукоять сабли туда-сюда, Евпатий вдруг увидел, как из нее выпал свернутый в трубочку кусок кожи, который едва мог там поместиться. Мгновенно протрезвевший воевода отбросил пустую рукоять и подхватил этот сверток, казалось, ничуть не пострадавший от времени.
Сев на лавку, Коловрат осторожно развернул его и сдул накопившуюся за годы пыль. Взору Евпатия предстала карта, выжженная на куске тонкой, но добротно выделанной кожи. Большие горы явственно читались в правом верхнем углу. Над ними было начертано что-то мудреной восточной вязью на языке, который показался Евпатию знакомым. Встречал похожий в одной жаркой стране, когда прозывался еще Кондратием Зарубиным. У подножия гор можно было разглядеть пару городов, подписанных той же вязью. Несколько рек, сбегая с гор, стремили свои воды к далекому морю. А возле места впадения самой крупной из них в большую воду, там, где виднелась еще одна горная гряда, была нарисована пещера и явственно выжжен четкий крест.
Вино из разбитого кувшина медленно растекалось по столу, капая на пол. Но Евпатия это уже не волновало. С обескураженным видом он медленно откинулся на лавке и, обращаясь в пустоту, произнес:
– Нашел я, похоже, тайное местечко.
Конец
Зрение – элемент шлема в виде пластины с прорезями для глаз.
Болт – так называли стрелу для арбалета.
Узорочье –
