От мыслей оторвал Анатолия стук в дверь. Стучали кулаком, не очень-то вежливо. Кого это еще принесло в такую пору? Глубокая ночь на дворе. Вот же новгородцы безбожные, шляются по ночам туда-сюда, в двери стучат. Не пойду. Пусть стучат.
Стук повторился, настойчивее. Анатолий вздохнул, быстро произнес молитву, и пошел к двери. Если стучат — надо открывать. Так написано.
Трудно отпирать засовы одной рукой. Но другая занята свечой. Отпер.
— Здравствуй, дьякон, — сказал давешний знакомый, парень не очень понятный, вроде бы варанг. — Прости, что так поздно тебя тревожим.
За варангом стояли три женщины и один неприятного вида тип в болярской шапке набекрень.
— А что есть надобно, добрейший людь? — спросил Анатолий, лживо улыбаясь.
— Вот этих трех женщин сейчас ищут, и если найдут, то плохо им будет. Я не собирался к тебе обращаться, беспокоить тебя, но так получилось. У тебя безопаснее всего. На один только день приюти их, спрячь, никому не показывай. А завтра к вечеру я за ними приду.
Ну вот еще, подумал Анатолий. Только этого не хватало. Что скажет дьяконица?
— И дьяконице ничего не говори.
— Тяжек грех, — пожаловался Анатолий. Понурив голову, добавил он неприязненно, — Заходите.
Компания зашла в пристройку. Гости старались ступать тихо.
— Вон в там, в там грядите, — показал дьякон перстом. — Вон в там комната.
Полуподвальное помещение, вроде подсобного, метлы, тряпки какие-то, все старое. Рябинный Храм, содержащийся в основном на деньги Краенной Церкви, средства имел скудные.
Любава и Белянка обменялись комментариями шепотом. Похоже, Белянке приключение начинало нравится, несмотря на испуг.
— И вот что, дьякон, — сказал Хелье тихо. — Если кто будет спрашивать — ты ничего не знаешь и никого не видел. Да?
— Да, так, — уныло откликнулся дьякон. — А еда как? Еда для им?
— Заглянешь к полудню, поделишься чем-нибудь с твоего стола. Но так, чтобы дьяконица не видела, и чтобы никто вообще не видел. Только до вечера, Анатолий. Пожалуйста. А днем никуда не ходи.
— Проповедь читать намерение.
— Нет уж, пожалуйста, пусть кто-нибудь другой прочтет.
— Нет другой.
— Есть другой. Слушай, их ведь правда убьют, если обнаружат, и ты будешь виноват.
— Ты не любить меня, — с уверенностью сказал Анатолий.
— Дьякон, — Любава положила руку на плечо Анатолия. — Посмотри на меня.
Он посмотрел уныло.
— Мы ни в чем не виноваты. Но нас хотят убить. Неужто не приютишь ты нас? Ведь ты христианин.
— Христианин, — согласился дьякон мрачно.
— Годрика я вам оставлю, — сказал Хелье.
— Это зачем еще? — возмутился Годрик.
— Тише. На всякий случай.
— Я не желаю!
— Это все равно. Нож у тебя с собой. Сверд не дать ли мой тебе?
— Нет, я сверды не люблю, — недовольно и деловито сказал Годрик.
— Вот и славно. А то я без сверда себя на улицах города этого голым чувствую. К вечеру я приду. В крайнем случае к завтрашнему. Опусти все засовы и никому не открывай. Начнут ломиться — действуй по обстоятельствам. Но не думаю, что начнут. Анатолий — человек верный.
Анатолий, уловивший смысл слов несмотря на скороговорку, покачал неодобрительно головой. Годрик пробурчал что-то, тоже неодобрительное.
— Все, — сказал Хелье. — Я пошел. Любава…
Любава обняла его и поцеловала в щеку. Видя это, Белянка тоже обняла Хелье и тоже поцеловала в щеку. Хелье, подумав, обнял Годрика и поцеловал его в щеку.
— Э, — сказал Годрик.
Хелье кивнул Анатолию и быстро вышел.
Анатолий некоторое время созерцал компанию. Целовать его в щеку никто не собирался.
— Ладно, — сказал он. — Вон угол. Кадка. Полдень принесёт еда.
Годрик посмотрел по сторонам, выбрал себе ховлебенк, и сел на него.
— Что он сказал? — спросила Белянка у Любавы.
— Кто?
— Ну он вот. Дьякон, — она показала глазами на Анатолия.
— Велел, чтобы на пол не гадили, есть кадка, — сообщил Годрик с ховлебенка.
— Запереть дверь, — объяснил Анатолий, уходя и унося свечу.
* * *
Рискуя быть увиденным, Хелье все же доехал, щелкая вожжами, до дома тетки Погоды и разбудил ее стуком.
— Ну, что тебе? — спросила сонная тетка Погода.
— Давал я тебе два свитка на хранение давеча. Они мне нужны.
Она вынесла ему свитки, завернутые в шелковый лоскут, и получила за труды полгривны.
Повозку Хелье подогнал к стене рыбацкого домика. Корова сонно подняла голову и смотрела, хлопая ресницами в рассветном солнце, как он распрягает лошадь. Осталось завести свиней или овец, и будет хозяйство, подумал Хелье.
На крыльце сидел угрюмый Дир, почти не обрадовавшийся возвращению друга.
— Не спится, — объяснил он, жуя травинку. — Где Годрик?
— Я велел ему закончить кое-что. К вечеру будет.
Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.
— Минерва там?
— Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.
— Насущные… как?
— Контрибуции.
— Не понимаю.
— Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен — на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.
— Это кто тебе такое сказал?
— Ротко.
— А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?
— Ну да?
— Именно так и есть.
Дир подумал.
— Наверное, это страшно неудобно, — сказал он.
— Почему же?
— Допустим, вышла женщина замуж.
— Так.
— Любит мужа.
— Ну и?
— Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.
— И что же в этом плохого?
— Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.
— Может ты и прав, — сказал Хелье. — Не знаю.
Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.
— Я немного подремлю, — объяснил он. — Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.
Он не задремал — уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни. На дереве, растущем впритык к домику, очень жизнерадостно кричали какие-то птицы. Нет, никуда это не годится, подумал Дир. Она совсем как ребенок, да и грязная. И ведь удается ей как-то зарабатывать деньги. Развратные астеры! Хелье говорит, что нужно ему быть на торге днем, вместе с этими. Говорит, что не опасно. А мне вот нельзя на торге появляться. Я выполняю поручение, и я должен давно уже быть в пути. Может, Гостемил согласится составить компанию? А то ехать в Киев одному скучно. Правда, со мной Годрик. Но это совсем не то. Может этот… зодчий… поедет?
