Хорошо бы не ошибиться.
Здание содрогнулось от неслыханно резкого грохота.
На миг она окаменела. В животе все перевернулось. Аш одновременно поняла, что лежит ничком на дубовом полу и что ей знаком этот звук. Пушечный выстрел!
Наши!
Сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Слезы потекли по занемевшим щекам. Она готова была целовать им ноги. Снова грохот. Треск и глухой удар второго взрыва отозвались в голых балках потолочных перекрытий. На долгий миг она снова оказалась в расщелине альпийского глетчера, где за шумом падающей воды не слышишь собственного голоса, пока из темноты и облака пыли не вырвется свет факелов и люди — люди, входящие сквозь пролом в стене, перемазанные в известковой пыли и крови, в лохмотьях, — солдаты.
Черный вихрь сдул пыль. От камеры остались обломки балок да почерневшие глыбы известняка.
Задней стены дома как не бывало.
Еще одна балка затрещала и рухнула, засыпав ее кусками штукатурки.
В пролом виднелись две повозки и снятые с них легкие пушки. Из стволов все еще вытекал дымок; прищурившись, Аш различила светящиеся даже в темноте кудри Анжелотти, шагнувшего в пролом, склонившегося над ней, ухмыляющегося во весь рот и говорящего — выкрикивавшего, пробиваясь сквозь пробки в ушах:
— Стену взломали к дьяволу! Пошли!
Вместе со стеной дома рухнула и городская стена; этот ряд зданий, оказывается, образовывал внешние укрепления города.
За ними лежали черные поля, перелески на залитых лунным светом холмах, двигались люди в доспехах, кричавшие: «Аш! Аш!» — боевой клич и в то же время знак своим, чтоб не ошибиться в свалке. Она споткнулась на груде щебня, в ушах звенело, чувство равновесия пропало…
Рикард потянул ее за рукав камзола. В другой руке парень держал повод Счастливчика. Аш перехватила поводья, на секунду прижалась лицом к теплому боку. Арбалетный болт воткнулся в старый, еще римских времен кирпич, осыпал брызгами камня развалины. Люди орали, подбегали новые, в кольчугах и белых туниках, карабкались по перекосившимся балкам.
Аш вставила ногу в стремя, вскинулась в седло, теряя крючки и обрывки кольчуги, чувствуя себя слишком легкой без брони, — и маленький стройный всадник налетел на нее, обхватил за пояс и буквально снес со спины боевого коня.
Она падала, не чувствуя удара…
Что-то случилось.
Я прикусила язык, я падаю, где же Лев?
Перед глазами встало не знамя Лазоревого Льва, а золотистое, живое пятно, дышащее запахом мяса, и холод коснулся пальцев, рук, ног, вгрызаясь в ее распростертое тело.
По обе стороны от нее стояли ноги. Икры в выгнутых стальных пластинах. Европейские поножи, не визиготская броня. В воздухе перед лицом блеснул луч. По щеке текло что-то жидкое. Аш оглушил пронзительный вопль: крик человека, погубленного мгновенным взмахом меча — жизнь, выплеснувшаяся в пыль под ногами; совсем рядом кто-то кричал: «Боже, боже, нет, нет…», а потом: «Господи, о господи, за что? За что? О господи, больно!» — и снова крик, и снова, и снова…
Голос Флоры произнес: «Господи!» — очень отчетливо, но издалека. Аш почувствовала как руки лекаря поворачивают ей голову, теплые пальцы раздвинули волосы. Половина черепа онемела.
— Без шлема, без лат…
Мужской голос отозвался прямо над головой:
— …Сбили с седла в схватке…
Аш уже сознавала происходящее, но предыдущее мгновенье почему-то немедленно улетучивалось из памяти. Кони в броне, скачут галопом; выстрелы аркебуз, встретившие атаку, стрелки, бегущие в лунном свете. Она привязана веревками к койке… сколько времени прошло? Она кричала и слышала крики; и койка качается вместе с фургоном; фургон, в длинном караване других, ползущих по грязной дороге, по глубоким, промерзшим колеям.
Хлопающая занавесь перед глазами загораживала луну. Вокруг двигались фургоны, мычали волы; ржание вьючных мулов смешивалось с выкриками приказов, струйка теплого масла стекала со лба в глаза: Годфри Максимиллиан в зеленой епитрахили читал отходную.
Это уж слишком. Аш позволила воспоминаниям ускользнуть: скачущий передовой приближающегося отряда, весь лагерь в движении — снимаемся… сзади, лязг стали; слишком близко…
Флора опустилась на колени, поддерживая голову Аш перепачканными пальцами. Аш успела увидеть полоску немытой кожи, испачкавшую рукав льняной сорочки.
— Лежи тихо! — глухо проворчал голос. — Не двигайся!
Аш чуть повернула голову набок, потому что ее тошнило, и тут же вскрикнула и замерла, боясь шевельнуть взорвавшейся болью головой. Новая, незнакомая сонливость овладела ею. Она равнодушно смотрела, как Годфри читает над ней молитву. Молясь, он не закрыл глаза, а смотрел ей в лицо.
Времени нет, только боль, и рвота, и трясущаяся в агонии повозка на ухабистой дороге.
Время — лунный свет; черный день; луна сквозь облака; тьма; снова ночь.
Разбудил ее, спустя долгие часы — или дни? — добравшийся до еще полусонного сознания ропот, неясные восклицания, переходящие из уст в уста, от женщин к мужчинам, к детям, по всей колонне. Годфри Максимиллиан ухватился за борта повозки и наклонился вперед, выглядывая под локтем правившего упряжкой Рикарда. Аш наконец разобрала слово, которое выкрикивало множество голосов:
— Бургундия!
«Могущественнейшее из княжеств Европы», — прозвучало у нее в памяти; и всплыло: она же сама решила так, и приказала, посвятила в свои планы Роберта Ансельма, прежде чем отправиться в лагерь в поисках полководца визиготов.
Протрубили трубы.
В глаза ударил свет. Так это врата чистилища? Губы Аш шевельнулись в молитве.Свет ворвался сквозь полотняную крышу фургона, сквозь грубую белую парусину. Свет выявил волокна древесины в досках пола и бортов. Свет выхватил из тьмы запавшие щеки Флоры дель Гиз, склонившейся над пучками трав, трубками, скальпелями и пилками. Не заплесневелое серебро луны. Резкий солнечный свет.
Аш попыталась шевельнуться, застонала сквозь наполнившийся слюной рот. Широкая мужская ладонь легла ей на грудь, удерживая на низкой койке. Яркий свет открыл глазам грязь в узоре кожи на кончиках пальцев. Годфри не смотрел на нее, его лицо было обращено к отверстию фургона.
Его согретые солнцем щеки блеснули румянцем сквозь дорожную пыль. Косматая борода заблестела как свежий орех, в темных глазах отражением солнца разрасталось безумное сияние.
На пол фургона, на ее койку легла темная полоса. Темная полоса поверх одеяла — тень. Яркий свет на закутанных ногах, линия света, покачивающаяся при движении фургона: солнце.
Аш безуспешно пыталась поднять голову. Только глаза повиновались ей. Сквозь открытую заднюю стенку фургона врывались цвета: голубой и зеленый, белый и розовый.