Агниппа вздрогнула и, приоткрыв рот, изумленно воззрилась на Атрида. На Мена эти слова произвели не меньшее впечатление. А Атрид как ни в чем не бывало невозмутимо продолжил:
— Я крайне возмущен вашими разбойничьими действиями. Так и передайте Нефертити. А теперь ступайте!
— Царь!..
Глаза Агамемнона гневно сверкнули, и он жестом велел послу умолкнуть.
Рунихера и Кахотеп наградили владыку Эллады злобными взглядами — и спустились в ожидавший их челнок, чтобы вернуться на свой корабль.
Атрид с улыбкой повернулся к Агниппе.
— Ведь ты согласна, любимая?.. — спросил он, нежно глядя ей в глаза и беря ее руки в свои.
— Да, — тоже улыбнувшись, просто ответила девушка.
[1] Идоменей приходился двоюродным братом матери Атридов, Аэропе. Его отцом был Девкалион, а ее — Катрей, которые были родными братьями, сыновьями критского царя Миноса и его супруги Пасифаи.
[2] Греческий парасанг равнялся 30 стадиям, то есть 5 340 метрам. Иными словами, два парасанга — 10 км 680 м.
[3] Палестра (ладонь) — древнегреческая мера длины, равная 7,714 см. Соответственно, две палестры равны примерно 15,5 см.
[4] 19 аттических талантов золотом равны примерно 50 кг.
Часть 3. Глава 17. Предатель
Часть третья
Реванш Нефертити
Глава XVII
Предатель
Корабли возвращались в Афины. В ее Афины, в ее Элладу. Когда триеры бросили якоря в Пирее, над притихшим морем уже разливался синий утренний сумрак. Агамемнон посадил свою возлюбленную на коня перед собой, и, въезжая в городские ворота, юноша и девушка уже могли любоваться показавшимся на горизонте солнцем.
Но Агниппа, уставшая от всех треволнений, ничем не любовалась. Она дремала в седле, положив голову на грудь Атриду.
Царь сам отнес свое «золотоволосое чудо» в лучшую комнату в гинекее[1] дворца и, уложив на кровать, тихо вышел — наказав рабыням быть готовыми и явиться по первому зову гостьи.
Мена тоже отвели покои. Царь попросил его отдыхать, но старый советник предпочел проследить, как по приказу Агамемнона все их вещи рабы переносят из домика на западной окраине во дворец. Молодой правитель не забыл также ни о лошадях Агниппы и Мена, ни об их корове — и, разумеется, не бросили и собаку, которой в свое время юноша пообещал спокойную старость в царских псарнях.
Проснувшийся Идоменей, пораженный всей этой суетой, был несказанно изумлен историей, что рассказал ему Агамемнон — и несказанно обрадован, что фактически попал на свадьбу племянника.
И свадьба не заставила себя ждать — ее устроили с подобающей торжественностью, как только в столицу съехались все приглашенные правители полисов со своими семьями.
И, разумеется, брат царя, Менелай.
Этот восемнадцатилетний юноша оказался очень милым и обаятельным, и Агниппа быстро подружилась со своим будущим деверем. Правда, внешне на своего брата он не очень походил — отличали его хотя бы золотистые волосы, в то время как у Агамемнона они были темно-каштановыми. Да и глаза… У старшего брата — карие, а у Менелая — синие. С улыбкой братья объяснили, что Менелай видом в отца пошел, а вот Агамемнон — в матушку, Аэропу.
И все же черты лица, разрез глаз, посадка головы — все это было в них общим, изгоняя самую тень каких-либо гнусных подозрений. Атриды действительно были братьями — и искренне любили друг друга.
Менелай, по сути, оказался непосредственным мальчишкой, что с сияющими глазами, затаив дыхание, слушал о приключениях Агниппы — и время от времени, выражая свое волнение, бил кулаком о ладонь, словно сожалея, что его не было с девушкой в ее с Мена странствиях — вот тогда-то бы он, без сомнения, всем врагам показал!..
Агниппа невольно улыбалась, глядя на это. Брату жениха сразу нашелся уголок в ее сердце.
Идоменей вел себя куда сдержаннее, но не менее дружелюбно. Он выразил сожаление, что два года назад не знал, что Агниппа посетила Крит — тогда еще владения его отца. Впрочем, конечно же, советник царевны был прав, не обратившись к владыке Крита за помощью: если Девкалион не стремился помочь внукам собственного брата, то что уж говорить о беглой сестре Нефертити! Тем не менее Идоменея это искренне огорчает, и он, дабы искупить вину своего отца, приглашает племянника вместе с Агниппой и Менелаем посетить как-нибудь его владения — и тогда роскошь приема, он смеет надеяться, искупит все просчеты покойного Девкалиона.
Агамемнон вежливо поблагодарил дядю и заверил, что обязательно однажды воспользуется его приглашением. А пока им предстоит великое торжество — царская свадьба.
И столь пышного празднества Афины еще не знали!
Новобрачные бок о бок ехали на колеснице, запряженной белоснежными сирийскими конями, золотисто-медовые волосы юной царицы были убраны в высокую прическу, и на них сияла золотая диадема, украшенная искрящейся изумрудно-зеленой смальтой. Белый, с длинными рукавами гиматий из персидского муслина искрился, как снег горных вершин под луной, а на серебряных запястьях сияли синие топазы. Белая полупрозрачная хлена ниспадала вдоль ее стана, и ветер шевелил складки этой накидки. На груди царицы, скрепляя плащ, сияла золотая пряжка.
Все не спускали глаз с прекрасной невесты! Кто любовался ее одеждой, кто самой девушкой, а кто — конями в колеснице. Люди уже судачили: «Милая, добрая, и жила-то скромно, на западной окраине. Кто ж знал, что она египетская царевна! Хорошо будет с такой царицей!»
Когда же отгремели свадебные торжества, а гости, включая Менелая и Идоменея, разъехались восвояси, стало ясно, что афиняне не ошиблись в Агниппе.
Царь души в своей жене не чаял, выполнял все ее желания — но никогда и никому они не были направлены во зло.
Она вовсе не пыталась как-то управлять своим мужем. Царь сам, по примеру Нефертити и Аменхотепа, предложил Агниппе взять на себя часть его дел, а именно — внутреннюю политику.
И, хоть до этого девушка не стремилась
