— Очень жаль.
— Не жалейте, фон Гофен. Опыт — дело наживное. Приходит вне зависимости от нашего желания. Батька мой когда-то еще при Софье Азов приступом брал, весь раненый да больной воротился. Сказывал: степь, она такая, сама в руки не дается. Ее твердой силой взять можно, да и потом пальцы не разжимать, иначе утечет, будто водица.
— Если мы пришли сюда, то раз и навсегда, — глядя на дымок, тянущийся от костра, произнес я.
— Правильно говорите, господин адъютант. — Круглов раскурил трубку, стал попыхивать, будто паровоз. — Вот уж чего я на дух не переношу, так это дорогу. Силы-моченьки уже никакой нету, по делу настоящему начинаю скучать. Так тягомотно становится. Скорей бы в Азов попасть, надоело по степи мотаться. Хотя и там такая жизнь пойдет, только держись.
И вдруг он резко сменил тему:
— Барон, а вам никогда не приходила в голову мысль: а зачем нам все это?
— Простите, не понял… — опешил я.
— Постараюсь объяснить. — Круглов задумался, потом начал говорить медленно, почти нараспев: — Зачем нас, русаков, понесло в эти чужие для нас степи? Неужто своих земель маловато? Крути не крути, а дел недоделанных и на родине полно, а мы, заместо того чтобы ими заняться, на турок воевать идем.
Я мысленно присвистнул. Вопросы Круглов задал правильные, вот только ответы на них дать не так просто, как кажется. Бессмысленно рассказывать о государственной целесообразности тех или иных действий. Круглов смотрит на ситуацию с точки зрения обычного человека, пусть даже облаченного в офицерский мундир. По-своему он прав. Территории у России и без того огромные, людей на них мало. Сколько земель заброшено по разным причинам, а на тех, где худо-бедно теплится жизнь, бардака по самое горло. Закатывай рукава и наводи порядок.
Но ответ на его вопрос у меня был. В чем-то основанный на интуиции, в чем-то — на глубокой вере.
— Да как вам сказать, господин капитан… Мы здесь для того, чтобы наши дети, внуки и правнуки могли гордиться.
— Гордиться? — удивленно вскинулся Круглов. — Чем же, позвольте узнать?
— Простите за патетику, господин капитан. Великой родиной и великими предками. И еще для того, чтобы нас не схарчили. Империя жива до тех пор, пока расширяется. Стоит остановиться, перевести дух, отказаться от прошлого и… — Я вспомнил страну, в которой родился и которой почти не помнил, и продолжил фразу: — И тогда будет плохо, господин капитан.
Круглов помолчал. Его лицо стало задумчивым и отрешенным.
— Ваши слова напомнили мне кое-что из прошлого, очень грустного прошлого. Пожалуй, вы правы, барон. Империя должна расширяться. И еще: она обязана дорожить теми, кто ее строит. Иначе… — Он не успел договорить.
Послышались громкие крики часовых, карауливших лагерь:
— Стой, куда прешь?
— А ну осади, кому говорят. Чего тебе надобно?
— Не твоего ума надобность, — последовал грубый ответ. — Зови старшого, докладываться буду. А то и сам пройду. Дай дорогу!
— Ишь чего удумал, сам он пройдет! Постойте пока тута, обождите, а я кликну кого следует.
Часовой дунул в свисток. Круглов быстро пошагал в темноту.
Пола шатра раздвинулась, показался сонный Бирон:
— Проклятье! Что такое, что за шум?
Увидев, что я на ногах, он приказал:
— Барон, немедленно узнайте, что стряслось, и доложите. Кого еще принесла нелегкая?!
Бирон зевнул и скрылся в шатре.
Я взял шпагу и поспешил за Кругловым.
Причина переполоха выяснилась быстро. Часовые задержали трех казаков в синих чекменях, высоких меховых папахах и широких, как русская душа, шароварах. Ночные гости норовили прорваться на территорию лагеря, солдаты с трудом сдерживали их, терпеливо дожидаясь появления начальства. Лошади ржали, прижимая уши и раздувая ноздри. Казаки отчаянно ругались.
Увидев офицеров, караульные разом заговорили:
— Вот, вашблагородь, так и прут на рожон, окаянные. Никаких слов не слухают. Не стрелять же в них, право слово.
— Надо будет — выстрелите, — уверил Круглов и стал расспрашивать новоприбывших: — Кто такие?
Пожилой казак лихо спрыгнул на землю, горделиво встал перед нами, будто рисуясь. Вид у него и впрямь был импозантный, гроза степей: широкоплечий, кряжистый, с орлиным носом и страшной косматой бородой. Через восемьдесят лет его потомки будут распугивать парижан и введут всемирную моду на «бистро», а пока что такие, как он, держат нашу границу, наводят шороху в степи ну и периодически бунтуют, как же без этого. Казачья философия неволю и утеснение прав не признает.
— Донцы мы, — начал объяснять пожилой казак, очевидно бывший в троице за старшего. — От полковника Кабыздохова присланы с донесением.
— Как, говоришь, зовут полковника? — Я не сдержал улыбки.
— Кабыздохов его зовут, Илья Лукич, — терпеливо повторил казак.
Похоже, ему было не привыкать к такой реакции окружающих на фамилию его начальства.
— А сам кто таков будешь?
— А я буду сотником евонным, Федькой Вырви-глаз.
— Ну и фамилии у вас, братцы, — ухмыльнулся Круглов. — Кабыздохов, Вырвиглаз…
Казак снова стоически перенес веселье окружающих.
— Фамилии как фамилии, не хуже других будут, — не без гордости ответил он. — Вы меня лучше к старшому отведите.
— Барон, проводите? — обратился ко мне Круглов.
— Так точно, господин капитан. Ступай за мной, — велел я Федьке.
Казак послушно пошел, ведя коня в поводу.
— Хто тут за главного?! — поинтересовался Федька, когда мы оказались возле штабного шатра. — Сделай милость, добрый человек, скажи, чтоб мне не опозориться.
Он высморкался и деликатно вытер руку об штанину.
— Лейб-гвардии подполковник Измайловского полка Густав фон Бирон, — сказал я.
— Немец, значит? — уточнил казак.
— Немец, — подтвердил я. — А что, не нравится?
— Да мне как-то все равно. Лишь бы сурьезный да толковый был, — пожал плечами сотник.
Ему и впрямь было все равно, кто и какой нации. Казачество — известный котел, переплавивший уйму народов.
— Не волнуйся, толковей некуда, — заверил я.
— Слушай, а что это за мундир на вас надет непонятный? Сразу и не признаешь. Мы поначалу думали: ляхи или цесарцы здесь лагерем стали.
— Откуда ж им тут взяться?
— Леший их знает! В степи всякое быть может. Дюже сумневались: наши чи не наши.
— Наши, — засмеялся я. — Реформа сейчас в армии, сплошные перемены. Скоро всю армию переоденем в новые мундиры. Они удобней старых.
— Казачкам моим куда проще. В мундиры наряжаться несподручно, в любой секунд надо в седле быть. Не до мундиров нам…
