За день до приезда высокородных татарских гостей нас посетил посланец из Устюжны. Там вполне приемлемо работала копия моей домны, и строилась новая, практически полностью кирпичная, чуть больших размеров. Нам доставили новые сметные росписи и образцы выплавленного чугуна. Стоило поэкспериментировать с переделкой продукта плавки в железо, устюженские попытки передела оказались мало результативными. Отправив Акинфова показывать приезжему кузнецу вертикальные молоты и прокатные валки, я занялся расчётом результатов нашей металлургической деятельности.
С экономической точки зрения, всё выглядело благопристойно, но зиждилось это благополучие на почти дармовой руде и угле. Судя по отчётам, новопостроенная домна уже вызвала десятипроцентное подорожание исходного сырья. Лишних рабочих рук в Устюжне и окрестностях не нашлось, поэтому новые плавильные печи могли взвинтить стоимость руды и угля до небес. Явно стоило озаботиться экономичностью работы наших малых домен. Выход чугуна от массы болотного железного сырья составлял от пятой до шестой части, что по сути предсталяло крайне слабый результат, меньший, чем в кричных домницах. Куда же девался металл? Либо он уходил со шлаком, либо выдувался мехами через колошник в атмосферу, что в случае рассыпчатой, земле-образной болотной руды выглядело вполне возможным. Значит, имелась нужда хотя бы в минимальном обогащении исходного сырья, спекании его до катышков размером с орех, и, как максимум, требовались уловители колошниковой пыли. Видимо, и этой зимой стоит наведаться в северную часть моего удела.
Помимо размышлений о том, где что купить, думал я и том, что можно на подведомственной территории найти. Что никаких особо ценных ресурсов в верхней части Поволжья нет, мне стало известно ещё со школьной скамьи. Но глины, известняки, мел и доломиты – всё это требовалось поискать на берегах Волги и прочих речушек. Поэтому ко всем волостным и становым управителям отправили грамоты, чтоб присылали в Углич в небольших кадках глины из крестьянских раскопов, известняки и все прочие чудные камни. За диковинки, могущие удивить князя, обещалась награда.
Представительную делегацию татарской знати встречали со всем великолепием, которое Тучков смог организовать. После длительных приветствий произошёл обмен дарами. Помимо всего прочего, в угличских подарках имелись сабли, выделанные кузнецом Мироновым. Из-за бедности отделки, созданной удельными серебряных дел мастерами, особого внимания они не привлекли. Только советник царевича Ураз-Мехмета, старый мурза Карачей по завершении церемоний подошёл к оружию. Покрутив клинки перед глазами и прислушавшись к звону лезвия от щелчка ногтём, восточный сановник слегка разочарованно положил сабли на место.
На праздничном обеде присутствовал и пленный Байкильде.
Перебросившись с ним несколькими фразами, мурза Сулешов обратился ко мне.
– Не по обычаю, княжич, поступаешь. Славный мурза Арслан, отец твоего ясыря, всех своих сыновей в сраженьях потерял, да и младшего мнит ушедшим в Сад, реками омовенный. Пошли весть к нему, что любимый его отпрыск жив, дабы возрадовался почтенный отец. Окуп какой возжелаешь даст, да и старший его брат, бий Девлет, ныне по воле небес волоститель бейлика рода Барын, от себя прибавит.
Значит, наш полоняник уже стал родным племянником одного из главнейших крымских феодалов. Бакшеев, с моего согласия, предложил Янши мурзе взять на себя хлопоты по извещению ближайших родственников норовистого мурзёнка о его судьбе.
Приехавший к нам князь Сулешов оказался весьма осведомлён в крымской политике. Как мне объяснил Афанасий, род нашего гостя издавна курировал в Крымском улусе дипломатические отношения с северным соседом. Сам мурза выехал на Русь лишь семь лет назад, после завершения переговоров, а его старший брат Ахмет до сих пор служил ближайшим подручным хана и ответственным за переговоры с Москвой.
Поэтому потихоньку я стал расспрашивать бывшего крымского дипломата, что он думает о ближайшем будущем. Практически никого из гостей эта тема не интересовала, кайсацкий царевич вообще разговаривал только о соколиной охоте.
– По зиме придёт в Москву посольство, – был убеждён мурза. – Пять лет уже в крымском улусе поминоктыша не видели. Оттого убыток великий всем биям, да хану с братьями его – калгой и нуреддином [133].
– Может, русское государство больше никогда дани платить не будет? – мне пришло в голову слегка спровоцировать урождённого высокородного крымца.
– Подарок се, не дань, для любви и дружбы, – хитро улыбаясь, ответил мурза. – Ежели друзей не одаривать, то их легко потерять. К тому же перестанет серебро течь к карачеям крымским [134], соберутся они у АкКая, да с ними их бейсераки [135] придут, и придётся великому хану из Бахчисарая на остров Родос съезжать. Кому от того польза? Всякий новый солтан первым делом в поход идёт, так издревле повелось.
– Значит, если о размере денежного выхода не договорятся, то снова ждать набега?
– Яз не звездочей, чтобы о грядущем ворожить. Что до походов степных удальцов, так буйные головы всегда найдутся, а ханские ярлыки пущай челеби [136] читают, для того они выучены, – похоже, Янши мурза надо мной потешался.
– Всё ладно ли у Кази-Гирея с турским солтаном? Любовь между ними аль ссора? – задал свой вопрос Бакшеев.
– Благодарение Аллаху, у крымского хана сей час с Порогом Счастья великая приязнь, – расплывчато ответил бывший крымский дипломат.
– А с цесарем у солтана мир или война? – продолжал интересоваться Османской империей Афанасий.
– С Кафы слухи доходили, будто гневается на немцев Высокая Порта, те цесарцы препоны чинят войску турскому, да дани уже два года не платят. Опосля славной победы над кызылбашами неисчислимые орты [137] янычарские могут на заход солнца повернуть.
К нашей беседе с эмигрантом из Крыма стал прислушиваться советник казахского царевича – мурза Карачей.
Заметив интерес татарского сановника, я, забыв историю, рассказанную Темиром Засецким, поинтересовался, не из Крыма ли выехал к нам уважаемый мурза.
– Нет, – вздохнув, ответил восточный дворянин. – Род мой из Бухары, имя мое Кадыргалибек, яз есть верховный эмир Казачьей Орды.
– Почему ж поименовали тебя при здравице мурзой Карачеем? – довольно развязно поинтересовался я у пожилого среднеазиата.
– Се мой чин, жалованный от царя Сибири Кучума. При дворе османов именовать его великий визирь. Оросы прозывают по нему, – довольно сухо ответил Кадыргали.
Про Узбекистан и Бухару у меня имелись самые смутные знания, видел я их только в прошлой жизни по телевизору, в передаче про путешествия, потому проговорил по возможности расплывчато:
