Потом прибежала Тая, и принялась причитать, что у нее там тяжело раненный а она ничего сделать не может. Меня она за раненного видимо не посчитала. Велел нести его в кунг. Принесли, положили и раздели. Умылся снегом еще раз, снимать плащ-палатку не стал, чтоб не пугать Таю. У морпеха глубокая рана в правой стороне груди, хорошо что не живот. Засыпали травами, прижали и загерметизировали. По глоточку Тая вливала в него крепко заваренные травы, но видимого улучшения не наступало. Спросил, как второй. Оказалась глубокая рана внешней стороны бедра, не очень опасно, был присыпан, перебинтован и лежит на санях спокойно. В дверь стукнул Семен. Пересилил себя и вышел на улицу. Отсиживающихся вокруг каравана Семен не нашел, нашел широкую тропу. Попросил его посторожить эту тропку до возвращения наших, и вернулся в кунг. Чуствуя, что сама кровь останавливаться и не думает, попросил Таю меня то же перевязать. Она недоуменно начала смывать подсохшую корку на скуле, по которой уже начинал наверное расползаться здоровенный синячише, но остановив ее начал снимать плащ-палатку. Тая зажала себе рот рукой, и глаза у нее стали как два талера. Ну да, на груди пропахана целая борозда и торчат в разные стороны ошметки то ли бушлата, то ли мяса. И в довесок прорубленное плечо, вокруг которого большое мокрое пятно. Все же Тая не выдержала
— Мастер! Да как же так!
На ее крик с улицы заглянул морпех и буквально через пять минут они все толпились у кунга. Слышимость через стенки была отменная и невольно стал в курсе основной версии, по которой я практически при смерти. Пока Тая меня промывала, присыпала, шила и заматывала сказать ничего не мог, уж очень больно было. А вот после тугих перевязок сорвал накопившееся. Объясняя, что еще всех их переживу и надо дело делать и по постам стоять а не ошиваться около вполне здорового меня. Стало легче. Морпехам то же полегчало и они разбежались вдоль каравана.
Разбойников на обочине насчитали тридцать два, и забрали у них восемь фузей. Когда вернулись наши из погони, разбойников стало тридцать четыре. Такую толпу в голом лесу уже не подержишь. Пошел с десятком морпехов и Семеном по тропе. Тропка шла параллельно основному тракту и выходила на, весьма истоптанный, санный путь, отходящий от тракта и идущий вглубь леса. Логично, не на горбу же они награбленное тащили, значит так на санях и везли. А по лесу вдоль тракта шли, чтоб не наследить на тракте, и не спугнуть. Велел двоим морпехам вернуться и пригнать сюда двое саней, возниц оставить в обозе. На санях поехали дальше, высматривая следы. Ехали километров пять и въехали в небольшое село. При нашем появлении жители повыскакивали из домов, а потом так же быстро попрятались. Остановил сани у самого богатого на вид дома. Зашел и стал стучаться в дверь не обращая внимание на заливающуюся лаем псину. Раны болели, голова кружилась. Было не до переговоров. Дверь не открывали, хоть за ней и стоял кто то, судя по звукам. Отошел от двери и приказал морпехам поджигать дом. Те пару секунд стояли онемев от приказа, а потом бросились к сараю и потащили солому. В доме запричитали. Дверь открыл высокий старик, глядя на меня недобро. Приказал морпехам отставить поджигать дом и пошел на старика. Подойдя вплотную спокойно ему сказал
— Старик, у тебя половина часа, что бы около моих саней собралась вся деревня. Если этого не случиться, я сожгу всю деревню, вместе с ее жителями. Если они думают разбежаться и отсидеться в лесу, то возвратятся они на пепелище посреди зимы. Время пошло старик, и мне боле говорить с тобой не о чем.
Повернуться к старику спиной не рискнул, отошел вбок вдоль дома, сел на большой пук принесенной морпехами соломы, и начал набивать трубку. Все же поганая штука жизнь, за смерть лесных братьев совесть меня не мучает, а вот что делать с деревней, которую они кормили своим разбоем. То что большинство соберется, не сомневался, вон как старик лихо дома оббегает, и что дальше? А оставить такой нарыв на пути, по которому потоком пойдут и товары и сырье то же не сахар. Подозвал морпехов, велел, когда все соберутся, троим остаться со мной, остальным пройтись по домам и все дома проверить, не затаился ли кто.
Собирающиеся селяне гудели перед воротами старика, слышны были и бабьи причитания. Выждав ровно пол часа вышел к жителям, сел на сани, стоять было тяжеловато, и заговорил.
— Селяне, сегодня тридцать четыре человека из вашей деревни напали на мой обоз. Мне не интересны ваши оправдания, даже если они у вас есть. Сегодня эта деревня будет сожжена, а ваша судьба в ваших руках. Вы можете собрать то, что унесете на себе и идти на все четыре стороны. Вы можете загрузить в сани моего обоза все, что для вас ценно и двигаться с ним на новое место жительства. Другого выбора у вас нет. Спорить с вами я не буду, любой бунт буду карать немедленно. Вы все меня услышали?
Крестьяне от моего спокойного голоса и от страшного известия стояли как онемевшие. Потом начался вселенский плачь, с основным мотивом да что же это такое делаеться!
Говорить в таком гомоне было уже нельзя. Спокойно вытащил пистолет и пальнул поверх голов. Плачь захлебнулся не успев набрать обороты.
— Голосить надо было раньше, до того как мужиков своих на промысел кровавый отправляли. Теперь жду вашего решения. Те кто уйдет куда глаза глядят идите по эту руку от саней. Махнул налево. Те, кто пойдут с обозом, переходите по эту руку, указал направо. Тех, кто останется прямо передо мной, когда докурю трубку, застрелю. Демонстративно взвел боек, положил пистолет на колени и стал набивать трубку. Курить не хотел, но надо было занять руки и дать какой то понятный всем знак. Гул возник снова но в визг и плачь уже не срывался. Хныкали только дети. И что с ними делать? А со стариками, и теми, кто возможно лежит по домам и ходить не может? В какую же задницу меня загнали этим нападением! Толпа рассасывалась налево и на право. К счастью на право пошло больше, уйти решились только те, у кого родственники в хуторах по близости, которым еще напакостить не успели. Прямо осталось человек пять еще не совсем старых, но уже в летах. Со стариком во главе, смотрящим на меня еще с большей ненавистью. Затягиваясь в очередной раз трубкой, понимаю, время утекает. Махнул старику - Подойди.
Когда старик подошел вплотную, взял на всякий случай пистолет с колен и тихим голосом, чтоб только он меня слышал, начал.
— Что же ты делаешь, гад старый! Ты почему без надзора молодых оставляешь! Ты ради каких зароков хочешь на этой дороге кровью умыться! Эти зароки стоят того, чтоб племя свое в беде оставить? И не ври мне, видал таких верных делу ранее, у меня пол страны таких было. Ты за собой еще и приятелей своих потянешь, они верят тебе и идут за тобой, а ты их под пули заводишь. Думай старик, стоит ли так глупо терять стариков, которые еще могут помочь молодым. Ступай, моя трубка гаснет.
