То-то он просил меня к себе в гости как о превеликом одолжении. И первым делом Савел, как его звали, потащил меня в свою каюту, а там, хитро ухмыляясь, ткнул пальцем в крайнюю слева икону.
– Узнаешь? – спросил он меня.
Я недоуменно уставился на нее. Вообще-то они для меня все на одно лицо и отличаются только по половому признаку, ну и еще по возрасту – молодые и старые, вот и все. Если бы женщина с ребенком – куда ни шло, там все понятно, а тут мужик и мужик…
– То святой благоверный князь и чудотворец Федор Ростиславич, – торжествующе выпалил купец. – Я-ста в тот же день враз в иконный ряд метнулся да прикупил ее, чтоб бога за царевича молить да за тебя. – И засмеялся, грозя мне пальцем. – Как же, как же, видал, как ты к его уху склонялся да нашептывал.
Я непонимающе уставился на него. Нет, что он будет молить бога именно за царевича, а не за Дмитрия, это замечательно, а раз склонялся к уху и нашептывал, то, скорее всего, это произошло на судебном заседании, но в какой день и что конкретно я нашептывал Годунову?
– Неужто запамятовал, княже?! Да ведь то ж мой братец пред вашими с царевичем очами стоял, – принялся пояснять Савел. – Сверчок я, а братца мово Гришкой кличут. Обманули его, да так гнусно, вот он и ударил челом Федору Борисычу.
Я вспомнил сразу. Стоило ему назвать свою фамилию, как тут же у меня всплыло перед глазами…
Какое это было по счету судебное заседание, не скажу, то ли второе, то ли третье, но дельце нам попалось заковыристое. С одной стороны, все ясно. Брату Савела Григорию Сверчку срочно понадобились деньги на покупку подвернувшегося выгодного товара, а наличности не было – еще не расторговал привезенное в Москву.
Тогда он недолго думая заложил два десятка дорогих драгоценных камней у Хлуда – первого попавшегося под руку серебряника, то есть ювелира. Заложил за бесценок – все решали не часы, а минуты.
Затем он пришел отдавать деньги, добросовестно выложив их перед ювелиром. Взамен Хлуд поставил перед купцом ларец, туго обвязанный веревкой, положил на него руку и заметил:
– Но вначале возверни закладную грамотку[64].
Ничего не подозревающий Сверчок извлек и передал ее ювелиру, который тут же неспешно прошел к печке и кинул ее в огонь. Григорий, не обращая внимания, меж тем разматывал веревку, а когда открыл шкатулку, то обалдел – в ней вместо сапфиров и лалов лежали обычные камни.
Он изумленно уставился на них и услышал невозмутимое:
– То ларец возвертаю, а камни я тебе ранее отдал. У меня и видоки на то имеются.
На суде Хлуд с невозмутимым видом заявил то же самое, выставив трех свидетелей, которые в один голос подтвердили, что да, возвращал серебряник камни при них, они хорошо это помнят, да и день возврата назвали дружно, даже оснастив передачу заклада кое-какими подробностями – выпивкой двух чар хмельного меда и так далее.
– А я уж поначалу вовсе приуныл. Ну, мыслю, худо дело. Супротив видоков не попрешь, к тому ж царевич и вопрошал их всего ничего, а опосля и вовсе повелел тебе увести их с суда да на братца мово напустился, – с улыбкой припоминал купец.
Да, именно так все и было, причем увел я их вместе с самим ответчиком, потому что оставался последний шанс припереть Хлуда к стенке.
Увы, но те коварные вопросы, что мы заготовили заранее, свидетелей в тупик не поставили. Они четко описали вид ларца и его размеры, который купец якобы на радостях забыл у Хлуда, а также камни, что в нем находились, и при этом ни разу не сбились – не иначе как Хлуд показывал им и шкатулку, и ее содержимое.
Более того, они в точности описали и мешочек, куда Григорий якобы сгреб свои камешки, высыпанные ювелиром из ларца на стол, чтобы купец посчитал их количество.
Но ведь ясно же было, что Хлуд врет. Не станет купец, выкупивший свои камни, ни с того ни с сего требовать их заново. Да и сама передача тоже подтверждала логику наших рассуждений, ибо звучала насквозь фальшиво – с чего бы Сверчок стал пихать камни в мешочек, когда вот он, его ларец.
Вдобавок и репутация у этого Хлуда та еще.
Ювелирным делом он почти не занимался, предпочитая давать деньги в рост, да и среди свидетелей отчего-то ни одного серебряника не было, то есть не позвал он в видоки ни одного своего коллегу по ремеслу.
Словом, как мы с Федором вычислили, явно припахивало статьей пятьдесят восьмой Судебника – мошенничество. Только как его доказать, если исходя из имеющегося расклада Хлуд прав?
А ведь Федор еще перед началом заседания предупредил обоих, что дает им последнюю возможность поладить миром, и, уверенный в том, что мы с ним сумеем изобличить жулика, заявил, что ныне затребует с виновного противень против истцова[65].
Теперь же мало того что получалось, как ни верти, а надо выносить решение по закону, а не по справедливости, так вдобавок пришлось бы еще и ободрать Григория как липку, оставив его, по сути, чуть ли не без штанов – сумма иска была о-го-го, соответственно, и «противень» выходил изрядный.
И как тут быть?
Тогда-то меня и осенило, после чего я склонился к Федору и шепнул:
– Пока тяни время и терзай обоих вопросами, а мне повели отвести видоков и ответчика в сторону и взять с них честные грамотки.
Последнее было сугубо моим изобретением.
Так мы назвали расписки, в которых каждый свидетель предупреждался об ознакомлении в ответственности за дачу ложных показаний и о наказании в случае чего. Наказание устанавливалось разное, в зависимости от дела. Здесь оно было имущественным, так что в случае обнаружения лжесвидетельства каждый видок обязался уплатить четверть иска – половина суду, а половина в пользу оклеветанного.
И пока царевич задавал истцу вопросы, уточняя и переуточняя разные несущественные детали, я быстренько развел Хлуда и его свидетелей по разным комнаткам, приставив стражу и по одному подьячему для записи их ответов, и потребовал описать, где происходила передача камней и денег, а также что было из одежды на присутствующих и какого цвета, причем не только на ювелире и Сверчке, но и на них самих.
Тогда-то все и прояснилось до конца.
Вначале, когда подьячий оглашал показания первого из свидетелей, народ недоумевал – при чем тут хозяйская светлица и какое отношение к делу имеет цвет штанов и кафтана у Хлуда и Сверчка, а тем более у самих видоков. Начиная с показаний второго свидетеля люди стали догадываться, в чем дело. Когда оглашались третьи – в толпе гудели и сдержанно посмеивались, а на четвертом – ответы самого ювелира я мстительно оставил напоследок – народ стал откровенно ржать.
Еще бы не смеяться.
