что доктор на моей стороне. Ведь только из-за неё Ратенпешт помогает мне...
— Я не могу приказать солдатам стрелять по людям, это просто похоронит мою репутацию.
— Вот оно как! Я и не думала, что твою диктаторскую рожу сделали символом гуманизма и человечности. К лику святых-то ещё не причислили?
— Я всё-таки...
— ... многовато мямлю? Если хочешь обнаружить свою голову насаженной на вилы, пожалуйста, играй в пацифиста. Но от настоящего себя тебе всё равно не сбежать, а внутри ты тот ещё кровожадный ублюдок, судя по тем бойням, которые ты устраивал до этого.
— Не я всё это инициировал. И расстрел поезда, и чистка первого дня — это всё самовольство генералитета.
— На который ты вполне мог повлиять, но ты не решился или не захотел. В любом случае повёл себя как слабовольный дурак, не готовый брать на себя возложенную ответственность. Может, хоть сейчас попробуешь проявить себя как лидер, а не делать вид, что им являешься?
— Может, стоит подождать, когда Глиммер закончит переговоры со Снёрдхейм, и тогда решать?
— А давай-ка лучше я тебе поведаю историю, которую мне рассказывал отец. Она как раз про нерешительность. В общем, произошло всё это ещё до Революции. Мой дед тогда был обычным крестьянином на службе у знатного дворянина, а его жена значилась прачкой в хозяйском доме. Аристократишка тот был тем ещё упырём: лупил по любому поводу, унижал за малейшую провинность, что коснулось и моей бабки. Вусмерть пьяный помещик сапогом разбил ей череп за маленькое пятнышко на своём сюртуке. Старик очень сильно горевал и постоянно себя самобичевал, мол не уберёг родную, но так ничего и не предпринял, чтобы отомстить господину. Да, он отправлял жалобы в суд баронства, но какой был смысл от этих жалоб, если сам барон был закадычным другом его хозяину? В общем, долго дед терпел, год, два, всё ждал, что правосудие свершится само собой и кто-нибудь со стороны поможет восстановить справедливость в этой истории. В один момент ему надоело, он схватился за топор и ворвался к барину посреди ночи, порубив и его, и барыню заодно.
— А потом что с ним случилось?
— Понятное дело, сначала его хотели судить всё тем же баронским судом, от которого он ждал справедливости. Но не стали, испугались, что если его история всплывёт, то послужит примером неповиновения для других подневольных. И показательно казнить для устрашения было нельзя, мало ли, ещё крестьянским мучеником станет. Всё-таки тогда Альтмаир сидел на пороховой бочке из-за своей устаревшей феодальной системы, а потому деда просто изгнали навечно вместе с остальной семьёй.
Слегка переварив полученную мораль, я всё ещё не был готов принять столь серьёзное решение. Несмотря на это, в словах Софи была своя правда, ждать было нельзя. А потому я вновь вышел на связь с Соколовым:
— Выводите танки, людей, всё что есть! Солдатам приказать стрелять на поражение. Никакой жалости! К вечеру от бунтующих и мокрого места не должно остаться!
— Вы уверены, комендант? Я не думаю, что... — голос генерала звучал потерянно и одновременно подавленно.
— Намотайте их на траки! Я всё сказал.
Жестоко, возможно, даже слишком. Вряд ли за всё это меня когда-нибудь простят. Но пусть лучше меня помнят тираном, чем поставленным иностранцами мягкотелым дурачком, или и того хуже будет, если меня вообще не запомнят. В любом случае теперь мне оставалось только ждать, пока мои действия принесут свои плоды.
Прошло меньше часа, прежде чем судьба вновь нанесла мне удар, на сей раз практически смертельный. Всё началось с того, что дверь моего кабинета отворилась с громким треском и чуть ли не была сорвана с петель крепким пинком генерала, тащившего Элл одной рукой, и приставляя к её голове пистолет, другой. Девушка не сопротивлялась, примирительно подняв руки и слегка улыбаясь, словно бы её вообще не заботило то, что она находилась в заложниках. Соколов же просто рвал и метал, грозно рыкнув:
— Вы знали, комендант? Знали, а?
— Какого чёрта ты творишь?!
— Сначала ответьте мне, комендант, вы знали, что Староградский Мясник всё это время находился у вас под боком?
Я не мог поверить своим ушам. Казалось, генерал сошёл с ума и увидел ненавистного себе убийцу в первом встреченном человеке. Ибо Глиммер вообще никак не тянула на зверского маньяка, который терроризировал весь город в последние месяцы. Особенно сейчас, в руках генерала она казалась абсолютно миниатюрной и невинной, словно котёнок в медвежьих объятиях.
— Ты сошёл с ума, Соколов! Оставь её в покое, сейчас же!
— Ах, вы не верите? Так пусть она сама вам скажет! Давай, тварь, вещай!
— Генерал прав, но имя Мясник мне абсолютно не нравится, я всё же занимаюсь искусством, а не разделкой туш! — буднично заявила доктор.
— Ты лепишь чудовищ! Превращаешь людей в монстров! — грозно возразил генерал.
— Они не «чудовища» и уж точно не «монстры», все мои творения — это новая форма эволюции. И однажды эти идеальные существа заменят собой людишек на вершине пищевой цепи.
— И кто же дал тебе право всё решать за людей?! За мою дочь?!
— Отвратная человеческая сущность! Вы убоги и немощны, склонны к пороку и жестокости. Вся ваша культура — это потребление и разрушение всего вокруг. Можно сказать, что сыны Адама давно уже стали раком на теле планеты. А потому они должны измениться или умереть. Я всего лишь помогаю сапиенсам выжить. Вот твоя «милая доченька», например, была простой, ветреной дурочкой, без какой-либо цели в жизни. И я сделала ей колоссальный подарок, обратив в гибрид. Мне казалось, ты это поймёшь.
— Сейчас я тебе покажу, как я понял! — крикнул генерал и замахнулся рукой с пистолетом, видимо, намереваясь оным ударить девушку.
Но тут в дело вмешалась Ратенпешт, до того, как и я, наблюдавшая за происходящим со стороны. Она почти мгновенно пролетела несколько метров и остановила конечность Соколова своей стальной хваткой.
— Я же говорила, что человек — ничто, по сравнению с моими созданиями. Они быстрее, сильнее и приспособленнее таких, как ты. Софи, будь душкой, продемонстрируй свои способности!
Повинуясь приказу, девушка резко дёрнула кисть генерала в неестественном направлении, после чего та громко хрустнула, и половина руки бедолаги осталась висеть на сухожилиях. Боюсь даже представить, насколько это было больно. Соколов от этого вовсе согнулся в три погибели, схватившись за практически оторванную руку и отпустив из своей
