— Трагическая потеря.
— Стрелок, убивший президента, застрелен. Но его уже опознали, — тщательно подбирая каждое слово, вымолвил Питер. — Это ирландский террорист и социалист.
— Неисчислимы и коварны происки мирового коммунизма, — заметил вице-президент. — Думаю, что мои неудавшиеся убийцы так же были наняты красными. Мы не будем этого слишком явно афишировать, такие жесткие обвинения следует очень тщательно обосновывать, но каждый желающий — узнает.
Шейн долго собирался с силами, чтобы произнести следующую фразу, понимая, что после нее дороги назад уже не будет.
— Вы меня использовали, — сказал он. — Я был уверен, что все эти переговоры для того, чтобы подготовить ирландское подполье к возможной оккупации. А вы… вам всего лишь нужен был стрелок со стороны, снайпер, чтобы…
Шейн умолк, подумав, что выражение 'всего лишь' несколько неуместно. Питеру захотелось прокричать прямо в лицо калеке, что его, Питера Шейна, верного бойца, солдата Америки, превратили в обычного посредника для заказного убийства.
— Теперь я соучастник… — тихо проговорил Шейн. — Соучастник убийства президента Соединенных Штатов…
— Мы с Гарольдом искренне уважали друг друга, но наши разногласия оказались непреодолимы. И уважение к уму и талантам оппонента только укрепляло понимание того, что конфликт уже не может быть разрешен… конвенционными методами. Удивительное совпадение, что все пришлось на один день — и его… действия, и мои. Судьба иногда проявляет своеобразное чувство юмора…
Вице-президент говорил очень ровно, лишь замедленный темп речи и лихорадочный блеск в расширенных зрачках указывали на то, что оратор не стоит за кафедрой, а лежит на больничной койке. И тон, смысл его слов… так говорят если не с равным себе, то, по крайней мере, с достойным настоящей откровенности.
— Мы с ним оба стоили друг друга. Только у меня получилось, а у него… почти получилось. Расстрелянная из пулеметов машина и две пули у меня в ноге — малая цена за … мою победу в нашем затянувшемся диспуте. Но, как я понимаю, тебя сейчас беспокоит в первую очередь собственная судьба.
— Да.
— Ты справился, и теперь ты здесь.
— Почему?
— Потому что наступают суровые времена. Времена волшебства и больших возможностей, когда самым ценным капиталом становятся верные люди. Ты очень хорошо поработал, и пора сделать следующий шаг.
— Сейчас будет предложен выбор. Или я окончательно приму вашу сторону, или не приму и тогда следует ждать неприятностей? — сардонически хмыкнул Шейн. Он внезапно почувствовал, насколько устал от всего — от интриг, двойной работы, постоянного риска, неожиданных поворотов. Устал, и потому бросал слова, как мячи для бейсбола, прямо в лицо раненому, уже не заботясь о производимом впечатлении.
— А тебе нужен выбор? — неожиданно спросил Рузвельт.
Шейн хотел что-то сказать, но осекся.
— Мой юный друг, ты ненавидишь коммунизм, честолюбив и способен на многое. Но у тебя нет возможностей, чтобы взлететь по-настоящему высоко, — Рузвельт улыбнулся доброй, дружелюбной улыбкой, сквозь которую, однако, едва заметно проступил волчий оскал. Затем продолжил уже совсем другим, очень серьезным тоном:
— У меня мало времени. Я не молод, не здоров, и это … приключение так же не добавит мне долгих лет жизни. А впереди очень много работы. И много врагов, скрытых и явных, потому что сторонники Ходсона остались везде, и многие будут мешать нашему делу всеми силами. Мне и дальше пригодится зрелый, честолюбивый патриот, в чьей верности не нужно сомневаться. Патриот не по рождению, а по собственному выбору. В такой ситуации тебе действительно нужно что-то выбирать?
Вопли снаружи усилились. Раздавались свистки полиции, непрерывно гудели автомобильные клаксоны. Прожекторы крестили темнеющее небо световыми столбами, словно в Англии, при очередном авианалете. Похоже, Нью-Йорк медленно, но верно сходил с ума.
— Пожалуй, нет… — медленно проговорил Питер. — Но я не понимаю… Черт подери, вы ведь могли просто попросить Черчилля, он выслал бы хоть целый батальон вам в помощь. Зачем нужен был стрелок со стороны?
— Нет, не могли, — спокойно ответил вице-премьер. — Это сделало бы нас обязанными 'Бульдогу'. А в игре, которая уже идет к кульминации, без того хватит долгов и обязательств.
Шейн добросовестно подумал и произнес лишь одну короткую фразу:
— Да, выбирать не нужно.
Лежащий улыбнулся, но глаза его холодно блеснули, как осколки льда, прикрытые тяжелыми веками.
— Это хорошо. Возьми недельный отпуск, поезжай к отцу, отдохни. Потом возвращайся на службу и жди новых указаний от нас. Ты будешь нужен, и в достаточно скором времени.
Дверь приоткрылась, очередной агент Секретной службы негромко сообщил:
— Ваша жена здесь, она поднимается и будет через минуту.
— Все, ты свободен, — повелел вице-президент.
Шейн молча склонил голову, будто одновременно и прощался, и признавал старшинство собеседника, его право указывать. Питер тихо покинул палату, незамеченным спустился по широкой лестнице, минуя охрану, испуганный медперсонал и репортеров, которые просачивались в больницу, как микробы. На спокойном, невыразительном лице курьера не отразилось ровным счетом ничего, хотя в душе у него бушевал шквал эмоций. Шейн понимал, что сделал самую большую ставку в своей жизни, которая может закончиться для него в равно степени как возвышением, которое обещал будущий президент США Франклин Делано Рузвельт, так и пулей из подворотни, которая обрубит все веревочки, связывающие высокопоставленным экспансионистов со снайпером, убившим Гарольда Ходсона.
Но бывают случаи, когда разум не в силах взвесить, учесть абсолютно все. Тогда настает момент, когда надо или выходить из игры, или безоглядно ставить все на удачу, на благосклонность фортуны.
И Питер Шейн сделал ставку.
* * *
В кабинете Сталина было жарко. Лето в этом году вообще выдалось на редкость теплым, нечастые и короткие ливни перемежались неделями удушающего пекла. Но температуру в небольшом зале нагнетало не только солнце за окнами…
За длинным столом сидели Молотов — нарком иностранных дел; глава правительства Маленков; Берия — руководитель разведки и главный куратор военного производства; Великанов — рулевой Госплана. И нарком обороны Жуков. Люди, управляющие СССР — каждый из них отвечал за широчайший круг проблем и нес тяжкий груз огромной ответственности. Они привыкли к власти, привыкли пить ее вкус ежедневно и ежечасно.
Сейчас пять человек замерли в молчании. В молчании и терпеливом ожидании, потому что самое главное решение сейчас принималось не здесь, а за неприметной дверью в стене, противоположной окнам. Там, где находилась личная комната отдыха Сталина. Место, где генеральный секретарь иногда уединялся в перерывах между совещаниями, чтобы на несколько минут забыть о насущных думах, а затем вернуться к работе с новыми силами.
