Беглый просмотр содержимого ничего особенного не дал. Так, всякая канцелярская ерунда: вороха бумаг, каких-то ведомостей, компьютерных распечаток, факсовые ломкие рулоны, смахивающие на верительные грамоты послов неведомых держав, запечатанные крафтовые пакеты, содержащие что-то на ощупь напоминающее компьютерные дискеты и компакт-диски, конверты с фотографиями… А-а, этой тягомотиной можно будет заняться позже. Перебарывая навалившуюся после нервной вспышки усталость, Бежецкий зевнул и, звякнув пару раз колокольчиком, крикнул:
— Клара! Обедать!
Про себя с усмешкой он отметил, что барские привычки уже почти не приходится имитировать — все получается само собой, очень естественно. Неужели все-таки просыпается пресловутая генетическая память десятков поколений предков-дворян?
В углу стола, вероятно помнившего еще прапрадеда владельца особняка, сложенная на чеканном серебряном подносике Александра ждала пачка свежей, еще не разобранной корреспонденции. Среди счетов от газовой, электрической и прочих компаний, как всегда норовивших пустить по ветру отпрыска древней фамилии (а с некоторых пор — коронованную особу!), нескольких газет разной толщины, качества бумаги и цветастости первой полосы, а также неизменного множества пестрых рекламных буклетов внимание привлек маленький конвертик без обратного адреса, содержащий визитную карточку отличного александрийского картона с золотым обрезом. На визитке, очень похоже что на лазерном принтере, было напечатано изящным витиеватым шрифтом буквально следующее: “Не соизволит ли его сиятельство граф отужинать с нижайшим своим слугой” и чуть ниже приписано от руки: “Сашка, приезжай сегодня после семи к Христопопуло. Я уже заказал столик и буду ждать. Влад”.
Бежецкий с сомнением повертел в руках картонку и даже понюхал ее. Немного пахло каким-то парфюмом не из самых неприятных. Странно, что нашпигованная информацией память, которая обычно сразу же выдавала нужное, теперь недоуменно молчала. Среди информации о сотнях знакомых графа, близких и не очень, насколько он помнил, нигде не упоминалось о человеке по имени Влад. Влад — это Владислав, в этом мире имя сугубо польское, а граф, помнится, не отличаясь ярко выраженным национализмом, как, впрочем, и большинство столбовых дворян, довольно предвзято относился к полякам. Шляхтичей, даже имевших не менее древнюю, чем у него, родословную и генеалогическое древо, пригревшее на своих ветвях кое-кого из исторических личностей, граф ставил почти на одну доску с евреями и азиатами. Тем более аромат визитки… Хм-м! Неужели?… Нет, о пристрастиях такого рода Полковник известил бы Бежецкого непременно. Значит, что-то другое. Что же?
Откинувшись в кресле и закинув руки за голову, Александр некоторое время размышлял, безотчетно копируя любимую позу своего прототипа.
“Выяснить точно можно только одним способом — пойти туда, куда приглашают. А если там приготовлена ловушка? Помилуйте, ротмистр, не пора ли перестать играть в “сыщиков и воров”? — Александр поймал себя на мысли, что и думать стал, как граф Бежецкий. Майор Бежецкий сказал бы про “казаков-разбойников”. — Посоветоваться с Бекбулатовым? Ни за что. Не нравится он мне в последнее время. Да и вообще… Нет! Только не с Бекбулатовым”.
Взгляд упад на забытый на краю стола стакан с минеральной водой. На запотевшей поверхности отчетливо выделялись следы пальцев…
* * *
Ровно в семь вечера Александр стоял на пороге ресторана Христопопуло, где обычно собирались сливки петербургской богемы, правда не откровенно декадентского типа, а претендующей на известность и некоторую светскость. Ресторанчик до некого памятного события был одним из излюбленных мест для встреч, небольших гешефтиков и просто приятного времяпровождения греко-левантийской диаспоры. Заведение прославилось лет двадцать пять назад в определенных кругах тем, что за одним из его столиков пустил себе пулю в висок некто Клейменский, поэт очень средней руки (не то, что вы подумали!), снискавший славу ниспровергателя авторитетов и ставший родоначальником целого направления, так называемого “клейменства”, в модернистской поэзии этой России. Александр еще на базе вынужден был прочесть несколько его стихотворений, вернее, образчиков весьма посредственно зарифмованного бреда, так как Бежецкий-первый был человеком начитанным и вполне мог знать перлы местного Вознесенского. Честно говоря, майор ни черта не понял в этих заумных строках, воспевающих “сфинксов, возалкавших геометрии” и “рдеющей травы горизонтальные пропасти”, очень напомнивших ему эксперименты “шестидесятников” в лице уже упомянутого “инженера рифм”, Евтушенко, Рождественского и прочая, и прочая. Тем не менее третьеразрядная забегаловка, где поэт-забулдыга, оседлав белую лошадь, завершил свой богатый вывертами и зигзагами жизненный путь, в одночасье превратилась в настоящую Мекку для столичной культурной элиты. Хитроумный грек, видимо прямой потомок незабвенного Одиссея, тут же смекнул, как из типичного события уголовной хроники сделать деньги, так что заведение, управляемое уже сыном Христопопуло-первого, почившего в отпущенный ему лукавым Дионисом срок, процветало и поныне.
Войдя в прокуренное тесноватое помещение с низким потолком (антураж харчевни двадцатипятилетней давности поддерживался тщательнейшим образом), Александр остановился в затруднении, делая вид, что после яркого света снаружи никак не может привыкнуть к царящему здесь полумраку, естественно не желая показывать, что не знает загадочного Влада в лицо. Однако тот сам пришел ему на помощь.
Из-за одного из дальних столиков раздался радостный вопль, и к Бежецкому кинулась, протягивая руки, странная фигура, казалось составленная из двух сросшихся картофелин и воткнутых в нее спичек. При худых и нескладно длинных конечностях ведущий репортер скандальнейшего бульварного листка “Петербургский пересмешник” Матвей Семенович Владов-ский обладал солидным брюшком, круглым, как масленичный блин, румяным лицом и обширной, несмотря на нестарые еще годы, плешью, окаймленной бурной, прямо-таки тропической иссиня-черной порослью. Александр кисло улыбнулся. Грош цена всей его подготовке, если он забыл гимназическую кличку старого дружка-приятеля. Оглядев торопившуюся к нему “акулу пера”, Бежецкий отметил про себя, что граф все же имел довольно-таки либеральные взгляды, так как даже беглое визуальное знакомство с этим выдающимся образчиком человеческой породы вызвало бы изжогу у любого весьма умеренного антисемита. Однако с точки зрения аборигена здешних мест все было чисто и благопристойно: числясь дворянином Херсонской губернии, о чем, честь ему и хвала, позаботился папенька — Семен Абрамович Владовский, сахарный фабрикант, — господин Вла-довский был при рождении честь по чести крещен и регулярно посещал церковь, правда не православный храм, а лютеранскую кирху на Заневском.
