Как там говорил Падма? «Образ мыслей»… У человека, способного на такие фокусы, должна быть неустойчивая психика. Он явно не может удержаться перед соблазнами материальных наслаждений. Теперь все становится на свои места. Конечно, привыкнув потакать себе во всем, нетрудно потерять правильное видение социальной ответственности. И образ мыслей самым естественным образом подчинится вседозволенности. А вседозволенность, по сути, и есть безответственность. Не зря им заинтересовались. Не зря видят в нем ксенофоба. Индивид, бесстыдно жрущий торты на виду у всех, — готовый ксенофоб. Такие люди — заноза в теле нашего общества. И нормальный человек обязан помочь тем, кто вытаскивает подобные занозы.
Дмитрий бросил на Лопеса взгляд, полный гневного презрения, расплатился и вышел. Теперь он знал, как поступить. Стоит только овладеть сутью дела, и сразу становится светлее… Ксенофоб ли директор Лопес? Можно уверенно сказать: да!
30 января 2126 года.
Московский риджн, Чеховский дистрикт.
Виктор Сомов, 30 лет, и Дмитрий Сомов, 33 года.
— …Извини меня. Напрасно я тебя обозвал.
— Ничего-о…
— Так ты, брат, зла на меня не дежишь?
— Не-ет…
Виктор присмотрелся к двойнику. Тот был какой-то вялый, ко всему безразличный, странно тянул слова, сидел, сгорбившись и… о! глаза!
— Ты что это, наркоту потребляешь? А?
— Да-а…
Виктор присвистнул.
На Терре-2 с наркоманами обходились круто: за единичный факт хранения любого наркотика из спецреестра полагалось два года каторги, за хранение — три, а за производство и распространение — четыре. Если деятель попадался во второй раз, ему грозило лишение гражданства и принудительная высылка за пределы планетоида. Без особых шансов на возвращение. Принимали «выселенцев» исключительно на территории Женевской федерации: ничего не поделаешь, по статусу патрона подмандатной территории — обязаны принимать… Им живо находили «общественные работы» в самом грязном, вонючем и безнадежном месте. Никакой профилактики терранцы не признавали. Свербит — держись, не выходит — отчаливай. Впрочем, терранский закон считался в русском мире относительно милосердным. Конечно, это не Русская Венера, где травкой баловались чуть ли не с младенческого возраста, а невинные героиновые радости приравнивалось к мелкому хулиганству. Но и не Русская Европа. Там в конце любой наркостатьи уголовного кодекса стояло словосочетание «смертная казнь». И тоже — никакой профилактики… Русский мир вообще славился как почва для экстремалий: здесь самое чудовищное рабство на терранских рудниках, здесь самая пьянящая свобода в общинах анархистов, здесь железный порядок на Европе и здесь же гениально-сумасшедшие идеи по поводу переустройства Внеземелья, рожденные в Имперском институте стратегических исследований… Как будто народу, медленно растекавшемуся по космосу, свыше установлено было жалование за внутренний непокой.
Впрочем, тут иные порядки.
— Витя-а… Ты, наверное, хочешь спроси-ить, зачем я-а… Нам поло-ожено-о…
— Какого рожна вам в дури понадобилось?
— О-ой… Ну-удный… Надое-эда-а… Созна-ание расширя-аем…
— Водкой здоровее.
— Ва-арварство како-ое…
— Ты как, в уме, брат, можешь разговаривать или?
— Или-и… Да-ай табле-эточку приму-у…
— У вас тут что, таблетками от дури спасаются?
— В одном компле-экте… Синто-онарко-отик «Тусана-ада сатэлара-а»[9] и… что?.. и… нейтрализа-атор… А-а! Все равно-о поко-ою не да-ашь вре-эдина…
Двойник пошарил рукой на столе, нашел таблетку и проглотил ее.
— Ну-у… жди-и…
— Чего?
— Того-о… Пять мину-ут отхожу потихо-онечку… а потом рывко-ом… рраз! — и в поря-адке…
Как видно, у нейтрализатора был побочный эффект: «близнец» ни с того ни с сего меленько захихикал. Раскачивался и хихикал, как сумасшедший. Точнее, как полный идиот.
— Смотри-ишь?
— Смотрю.
— А я тебя-я тут чуть не э…
— Э? Отдохни, не дребезжи. Придешь в мозги — все скажешь по-человечески.
— Не-эт… Все. Не скажу-у…
И опять испустил квакающую трель.
— Э! Да-а. Э! Я не как ты-ы… Я не как вы-ы… Я не как… ва-аш… Я не такой…
— Да ты наш. Наш, конечно. А как же иначе. Только вот какой-то… малохольный.
— Да-а… Не крепкий… не дубо-овый… Как… как… я как гриб… с сопля-ами…
Двойник перестал хихикать и заныл, как ребенок за несколько мгновений до штормового эпического плача.
— Ви-итя! Порушь ту-ут все…
— А сами?
— Ника-ак…
Покатились слезы. «Крепкая штука этот нейтрализатор. Эко пробирает! Интересно, а насекомых им травить можно?» Плачущий «близнец» показался Сомову более вменяемым, чем смеющийся. Виктор обратился к двойнику со словами, которые давно хотел высказать:
— Друг! Дима! Да ты о чем мечтаешь? Есть два способа жить. Один — сидеть на скамейке и смотреть, как другие катаются на карусели. Другой — заплатить за входной билет и позабавиться самому. И дело не в том, что дорого. Просто за так тебе не выдадут страховочный ремень… И, конечно, есть шанс вылететь и разбить репу о железный заборчик или даже переломать ноги-руки. Что лучше? Да для кого как… Но нет способа кататься даром и с полной страховкой. Это тебе не аттракцион для маленьких детишек.
— Не понима-аю… Мы… ничего не мо-ожем… и все тут…
«Напрасно, значит, я старался» — с сожалением подумал Сомов.
Слезы — в три ручья…
Вдруг Дмитрия скрутила судорога. Он рухнул на пол, перекатился, выгнулся по-звериному, сделал несколько жутковатых, совершенно нечеловеческих движений. Затих.
Виктор:
— Ты… что это? Помощь нужна?
Собеседник ответил ему совершенно спокойным голосом:
— Я же говорил, Витя: подожди. Отходить от синтетических наркотиков через нейтрализатор — довольно болезненная процедура. Зато быстро.
— Да-а…
— О чем я тут болтал?
— У него… у нейтрализатора еще один побочный эффект — амнезия?
— А-а… какой был первым?
— Хохот, слезы…
— Слезы? — двойник сделался краснее красного. — Не знал…
— Так — амнезия?
— Частично… — с явной неохотой признался Дмитрий. — О чем я… все-таки…
— Порядок ты просил ваш тутошний порушить.
У «близнеца» разом застыли все лицевые мышцы. Как если бы поверхность пруда в ветреный день чудесным образом превратилась в стекло.
— Я?!
— Моя бабуля-покойница. Говорил, мол, сами не можете. И я тебе верю, черт. Может оно и на самом деле невозможно. По крайней мере, с твоих слов я не вижу — как. Запустили. Обратно не воротишь… Но одного понять не могу, хоть убей.
