– Ладно, туда тоже можно, – согласился я.
Все свободные вертикали стен он украсил вызывающе эротическими «ню» на стеклянных слайдах с подсветкой, в натуральную величину изображенных объектов. Особенно Сашке удалась картинка со смуглой красавицей, весьма похожей на одну его подружку старых лет, которая мчалась на зрителя верхом на караковом [56] жеребце великолепных статей. Почему-то «Н.И.», назовем ее лишь инициалами, решила прокатиться верхом в одних лишь кружевных чулках, пристегнутых к стянутому на талии офицерскому ремню, и лакированных туфельках на умопомрачительных шпильках.
Длинные волосы развевались на ветру, глаза сверкали, лицо озаряла торжествующая улыбка… Только шашки или, лучше, кавалергардского палаша в руке не хватало.
Покрутив в пальцах бокал с шампанским, волею теперь уже Антона поставленный передо мной, я, как старый скептик, не отрицая качества статей и коня и девушки, задумчиво спросил, а каково же это ей, бедняжке, голой-то попочкой и всем прочим контактировать с кожей строевого драгунского седла? Лично мне, мужику в кавалерийских галифе с леями, и то после пары часов полевого галопа не так, чтобы уж очень комфортно было… Шенкеля [57], особенно поначалу, до крови стирал.
Ирина, помню, увидев эти картинки, брезгливо дернула щекой: «Еще один Вальехо с комплексами», – но самому Шульгину ничего не сказала.
Женщины вообще почему-то к подобного рода искусству относятся скептически. А чего, казалось бы? Небось переживают, что не они изображены. Но попробуй, предложи запечатлеться в аналогичном виде! Больше половины откажутся, и не из скромности, совсем наоборот. Из страха, что аналогичного восхищения не вызовут.
– Правда, хорошее место, – сказал я, полюбовавшись картинками. – Хотел бы я рядом скакать. Эта девочка, должен тебе доложить, еще та штучка была. Да, наверное, и сейчас есть, в ином, конечно, качестве. За пятьдесят ей теперь…
Сделал вид, что сентиментальность меня пробила и смотреть на подружек юных игр мне тоскливо.
– …А в башне все равно лучше, грешные мысли и ностальгия не отвлекают. Слушай, – сделал я вид, будто только что меня озарило. – А такую вот барышню ты бы смог с помощью Замка синтезировать?
Антон внимательно посмотрел на вызывающе-прелестную амазонку. Усмехнулся снисходительно.
– Сам не догадываешься? К чему тогда спрашиваешь? Неотреагированные эмоции захотелось снять? Тот раз девушку не поделили? Вам тогда по сколько лет было? По двадцать?
А ты тоже брат-храбрец, гадости говорить умеешь! Только не на того напал.
– По двадцать два, – и с иезуитскими нотками в голосе добавил: – Только я ведь не о себе. Мне никогда делить не приходилось. Я исключительно о тебе забочусь. Без хорошей девчонки, причем на пределе твоих физиологических возможностей, ты ощутимо социально деградируешь. А попробуешь – и снова на коне!
Интересная двусмысленность сама собой произнеслась.
– Ей-богу, тебе понравится. Мы с Сашкой для нее оказались слишком пресными…
Удалось мне его достать. Хотя бы его человеческую составляющую. Лицо перекривилось. Никогда я его таким не видел. Даже когда Шульгин его публично в нокдаун послал, он веселее выглядел. Так оно и задумывалось.
– Хорошо, пошли в твою башню, – ответил он, проигнорировав остальное. – Послушаю, что ты опять придумал… Теплую куртку прихвати на всякий случай.
– И автомат системы Томпсон, – продолжая развлекаться, добавил я.
На самом деле что мне, что ему на погоду и соответствующую ей одежду было практически наплевать. Я мог на любом среднеевропейском морозе два-три часа выдержать в рубашке и джинсах, в движении, разумеется, Антон, наверное, больше. Дело только в комфорте. Ветер со снегом, пурга, по Далю, радует душу, но при условии, что ты от нее надежно защищен.
Поэтому куртки по пути мы прихватили.
Вышли к парапету башни, полюбовались несколько минут разгулом стихии, захватившей весь север континента, начиная от Гренландии. Щурясь и прикрывая ладонью глаза, сдвинулись под прикрытие «ласточкина гнезда». Здесь было потише. Покурить можно, но спокойно разговаривать затруднительно. Слишком уж ветер свистит. Пришлось спуститься вниз, пошевелить кочергой не успевшие догореть поленья в камине.
– И что же ты мне желаешь сообщить? В чем намек? – с известной долей раздражения спросил Антон. Вполне логичный вопрос, если тебя вдруг зачем-то вытаскивают из теплого бара в такое вот место. Попутно деликатно оскорбив.
– Интересно, на что именно можно намекнуть подобным образом? – в свою очередь я ответил вопросом на вопрос. Это полезно, с точки зрения практической психологии, чтобы сбить собеседника с подготовленных позиций. Одесские евреи, придумав этот прием, дураками отнюдь не были, даже не имея психологического образования.
– Но ведь что-то ты хотел мне сказать, пользуясь этим, а не каким-нибудь другим антуражем? Истинного хода твоих мыслей мне никогда не понять, признаюсь. Это не комплимент, только констатация. На самом деле, в уединенном баре, за бутылочкой любимого тобой коньяка с пристойными закусками разве хуже удалось бы поговорить?
– Кто же спорит? Но главное ты уже сказал. Рад, что все понимаешь правильно. Не помнишь, откуда эта цитата: «Эх…, насекомое ты существо! Ты…, супротив человека, что плотник супротив столяра!»
Антон рассмеялся, но коротко и не слишком весело.
– Русскую литературу я читал и изучал намного раньше тебя. С Антоном Павловичем лично виделся. Признаться, впечатления он на меня не произвел…
– Куда уж! Блестящий гвардейский полковник, или кем ты там был, и провинциальный лекарь, балующийся рассказиками. Так?
– Можешь тоже смеяться, но он не только лекарем и рассказчиком был. Жуткий, на грани патологии, любитель баб. В бордели ходил, как ты на работу. Вас в школе этому не учили?
– Меня чужие пристрастия мало интересуют. Помимо творческой составляющей.
– Меня тоже. Так о чем ты хотел поговорить?
Я снял с решетки заново подогретые остатки глинтвейна, плеснул ему и себе, закурил и только потом задал необходимый вопрос.
– Действительно не врубаешься? Удивительное дело. Девяносто девятый год! У Гюго был «Девяносто третий». Не будем проводить аналогий, но… Левашов пробежался по «реперным» точкам, которые ты нам предложил, и сказал, что он самый близкий и технически доступный. А в твоем списке его не оказалось…
Антон на мои слова отреагировал спокойно.
– Неужели? Мне вспоминается, что тысяча восемьсот девяносто девятого и в самом первом списке не было, когда мы перебирали варианты. Черт его знает! Я ж, как ты понимаешь, сам ничего не придумываю. Проще всего предположить, что в силу своей пограничности затерялся он как-то. Тогдашний компьютер, на котором я работал, без помощи всей мощности Замка, просто не сообразил – то ли туда его отнести, то ли сюда… Проблема двух нулей.
