— Тиун занял свое место, — вел репортаж Малан-младший, — обвиняемый прибыл. Ждут истца.
На гнедом коне к помосту подъехал Ньорор, спешился, отдал поводья одному из ратников.
— Истец прибыл, — объявил бирич.
— Начинается суд княжеский, скорый и правый, — тусклым официальным голосом сообщил Пакля. Бирич зычно и с выражением передал его слова толпе. — Воевода Ньорор, истец, обвиняет купца и строителя Детина в убийстве… э… Рагнвальда, землевладельца и воина.
Слева от помоста началось какое-то движение. Хелье вгляделся. Гостемил раздвигал толпу, делая руками плавные жесты в стороны — будто плыл под водой — прокладывая сопровождавшей его толстой женщине путь, или дорогу, как говорят в Новгороде. Они добрались таким образом до стола тиуна. Ратники хотели их остановить, но женщина сказала им что-то, и они расступились. Наклонившись над столом, женщина обменялась несколькими словами с тиуном, который равнодушно кивнул, а затем встала рядом с Детином. Гостемил, сказав что-то нравоучительное одному из ратников, встал неподалеку, положив левую руку на поммель и поправив правой перевязь таким образом, чтобы удобнее было в случае чего выхватить сверд. Научил его на свою голову, подумал Хелье.
— Что там? Что там? — закричали в толпе, обращаясь к биричу.
— Э… — Малан-младший не очень понимал, что там. — Возможно, это какие-то особые приготовления… А! Да?
Тиун что-то ему сказал. Малан кивнул и снова обратился к толпе.
— По древнему новгородскому обычаю, если обвиняемый желает иметь при себе советника, дающего советы по ходу суда, таковой советник должен быть ему предоставлен и может стоять рядом с ним.
Ни о каких таких обычаях толпа не знала, да и не было никогда такого обычая, но все решили, что был.
— Начинается суд, — объявил бирич. — Воевода Ньорор заявляет своих видоков.
К столу приблизился один из ратников, охранявший в роковую ночь Улицу Толстых Прях.
— Что видел ты? — спросил его тиун Пряха.
Ратник, путаясь в подробностях, рассказал, как к дому, принадлежащему купцу Детину, подошел человек. Ратник хотел было приблизиться к человеку, но отвлекся, а когда снова посмотрел, человек уже лежал на земле.
— Вот же торгаши охрану себе нанимают некузящую, — сказал кто-то из юных боляр. — Глазы выпер вперед, округлил, будто лучше кузится с такими глазами.
— Он гвоздик, — возразила юная болярыня. — Не в умствовании сила у гвоздиков.
— У тебя все гвоздики. Хорла ты, всего и сказухи.
Девица не обиделась, но засмеялась одобрительно.
Следующим видоком выступила дородная тетка, резиденствовавшая в одном из домов на Улице Толстых Прях, жена богатого землевладельца, сбежавшего от нее с молодой нетолстой болярской дочерью в Корсунь в прошлом году. Женщина подтвердила, что дом принадлежал купцу Детину, и что в доме этом жила любовница Детина, именем Любава, которая с тех пор пропала.
— Хвихвитра как оттопыривается, — прокомментировал один из юных боляр. — И кулаком так по воздуху, кулаком, для пущего ляму.
Подошел один из людей Ньорора со свитком. Свиток свидетельствовал, что данный дом на Улице Толстых Прях действительно принадлежит Детину. Тиун сделал пометку в одном из своих свитков.
Приблизился священник Холмовой Церкви, восемь аржей от Новгорода, представивший сразу несколько свитков. Один свиток свидетельствовал, что Любава, в крещении Иоанна, действительно родилась двадцать шесть лет назад в Седых Холмах и является сестрой болярина Нещука. Что упомянутая Любава вышла замуж три года назад за болярина, который любил путешествия.
— Уверы все продажные, — заметила одна из юных болярынь, переступая с ноги на ногу, демонстрируя новые причудливые сандалии римской делки.
— А роба засаленная какая на увере.
— Хвихвитра егоная обленилась, забыла белье жихать.
Болярин Нещук, в очень дорогих одеждах, свидетельствовал, что сестра его Любава отправилась с мужем, предположительно в Константинополь, а вернулась одна, недавно, и сошлась с купцом Детином. На вопрос, откуда ему это известно, Нещук ответил, что тайны тут большой нет, весь город знает. Также, отметил Нещук, купец Детин склонен к приступам ревности.
Советница Детина сказала что-то ему на ухо. Детин поднял руку.
— Да? — спросил Пакля. — Говори.
— Я не склонен к приступам ревности, — вяло сказал Детин. Выглядел он очень подавлено, и в глазах его читалось равнодушие.
— Склонен, — возразил Нещук. — Не далее, как месяц назад ты приходил ко мне и кричал, что сестра моя путается со всеми подряд и что жалеешь ты, что с нею связался, и что как только она тебе попадется, ты ее прибьешь.
Оскорбление было прямым, ложь наглой — это расшевелило Детина слегка, и он хотел было возразить, но советчица положила ему руку на плечо, и он сдержался.
— Купец Детин, где был ты в ночь, когда совершилось убийство? — спросил тиун Пакля.
— Дома.
— Всю ночь?
Советчица что-то сказала на ухо Детину.
— Нет, я отлучился на короткое время, чтобы навестить Бажена.
— Бажена? — тиун обратился к свиткам. — Бажена, дающего деньги в долг?
— Именно.
— Бажен может это подтвердить?
— Разумеется.
— А остальное время ты был дома?
— Да.
— Кто это может подтвердить?
Советчица снова что-то сказала на ухо Детину.
— Двадцать лет я состою новгородским купцом, — сказал Детин. — И ни разу никому не дал повода сомневаться в моих словах. Это может подтвердить весь город.
Малан-младший передал слова Детина толпе.
— Да, как же! — раздались крики.
— Врет все время! Всех обманывает!
— Всех, всегда! Все купцы обманщики!
Советчица снова сказала что-то на ухо Детину.
— Это могут подтвердить все, кто когда-либо имел со мною деловые отношения, — поправился Детин.
Малан-младший передал слова толпе.
— Знаем мы эти отношения!
— Тати все до одного!
— Например, Бажен, — предположил бесцветным голосом тиун Пакля.
— Например он, — подтвердил Детин.
Вопросы и ответы следовали неспешно, интерес толпы к действию рос стремительно, толпа возбудилась, и биричу приходилось несколько раз призвать новгородцев говорить потише.
К столу тиуна позвали кузину подруги Любавы — замужнюю толстуху. Она подтвердила, что видела Детина и Любаву на состязаниях три раза, на званых обедах четыре раза. Подтвердила, что Любава постоянно заигрывала с молодыми болярами в присутствии Детина. Подтвердила, что Детин впадал в ярость и выговаривал ей. И два раза, на одном из обедов, произнес имя Рагнвальд и слово «убью».
