сия закончилася успехом!
— Да! Чесменская победа знаменитейшая из всех!
— А как вы оцениваете тактические правила, действующие сейчас повсеместно?
— Не хороши сии правила! — промолвил старый флотоводец. — Особливо французские, когда корабли в линию встают на ветре, и подходящего врага по реям обстреливают. Я слышал, конечно, что в последней войне французы много раз поражали английский флот. Но, думаю, атака из-на ветра дает больше случаев отличиться и победить врага, атакуя прежде всего неприятельский флагман. Сойтись на пистолетную дистанцию, чтобы с верхней палубы и третьего дека могли вести огонь, и громить неприятеля всем бортом!
— А вот мистер Джон Клерк — блеснул я познаниями, — утверждал, что для подготовленной эскадры подветренное положение выгоднее, чем наветренное. Пишет, что эскадра, под ветром находящаяся, может к выгоде своей использовать орудия нижнего борта, что для наветренного флота невозможно, и, делая постоянные повороты оверштаг или бакштаг, расстреливать подступающего неприятеля. А для наветренного положения мистер Клерк лучшим способом атаки почитает прорезание вражеской линии баталии.
К моему удивлению, Орлов даже не переспросил меня, кто такой этот «Клерк» и что за книжку он накропал. Неужели он в курсе дела?
— Мистер Клерк, видать, пишет по опыту войны за Северо-Американские колонии, где флот французский немалые победы одержал, находясь в подветренном положении. Только надобно понимать, что выучка экипажей у флота короля Людовика заслуживает высочайшей похвалы. Наша эскадра такое навряд ли могла б совершить. Думаю, и посейчас, если флот наш попытается повторить сии рискованные эволюции, выйдет херня полная: наверняка смешается он совершенно, как эскадра адмирала Бинга у берегов Минорки.
Слушая Алексея Григорьевича, глядя, как оживился он, рассказывая про былые победы, стало понятно, как сильно скучает он по былым временам, и как мечтает вновь оказаться «на коне». Так, может быть, подсказать ему эту возможность?
— Алексей Григорьевич, а не хотели бы вы вернуть себе расположение государыни?
Орлов сразу же замолчал, буравя меня тяжелым взглядом
— Конечно, хотел бы. Кто же не хочет? Вы знаете к тому способ?
— Знаю. Вы, должно, слышали, что происходит сейчас во Франции? По всеобщему мнению, господствующему при дворе, тамошнее неустройство будет только нарастать, И кончится всё революциею, как было то в Англии полтораста лет назад. А может быть что и похуже!
— Ну, так и что нам до этих нестроений?
— Когда в стране начинается такое, тотчас же возникает масса возможностей! Многомиллионные состояния будут лежать на мостовой, дожидаясь того, кто возьмёт за труд наклониться и поднять их! Произведения искусства, научные знания, ценные специалисты — всё это может сделаться добычей предприимчивых лиц.Ведь вы же помните, как обрадовалась императрица, когда брат ваш подарил ей бриллиант, вставленный ныне в скипетр Российской империи? И никого же не смутило, что с тем камушком было не всё чисто, не так ли?
Орлов задумался, глядя сквозь меня, будто мысленным взором пытаясь попасть на улицы далёкого Парижа. Затем он взглянул мне в глаза.
— Могу ли я спросить у Вашего высочества: а вас что интересует в далёкой Франции?
— Люди. Исключительно люди! Да и то не всё, лишь некоторые, имена которых будут названы Вам чуть позже. А пока, попробуйте подготовить полезные знакомства и контакты, дабы в нужное время всё уже было готово. Уверен, такой талантливый человек, как вы, сможет подтвердить свою репутацию!
* * *
Как обычно, зимние месяцы в Зимнем дворце стали апофеозом развлечений. Тезоименитство императрицы, моё день рождения, бал Андреевских кавалеров, новогодние праздники, фейерверки и маскарады,
В этот раз, однако же, всё пошло не по плану — случилась неприятность. Утром, встав, как всегда, в 6 утра, я обратил внимание на зудящие следы укусов на груди и спине. Когда в столовой показался Курносов, я не мог не рассмеяться: его лицо, как сыпью, сплошь было покрыто укусами! Протасов и Сакен вполголоса обсуждали произошедшее, и тут прозвучало страшное слово «клопы».
— Откуда сия напасть? — в изумлении пристал я к своему «кавалеру».
— Увы, ваше высочество, такое иной раз случается, особливо зимою. Прислуга приносит в одежде или париках, а там и разносится по всем покоям!
Дело дошло до императрицы, и та повелела «травить и морозить». На это время надобно было покинуть дворец: турецкие и персидские порошки, применявшиеся против этой дряни, для здоровья людей тоже отнюдь не полезны.
Какое-то время, видимо, царица размышляла; затем в нашей приёмной появился гофкурьер, возвестивший:
— Ея императорское величество повелели ехать всем в Ораниенбаум!
— Урррааа!!! Наконец-то! — заорал Костенька, как сумасшедший.
В Ораниенбауме мне бывать еще не доводилось. В прошлый год мы не попали туда, доехав лишь до Петергофа; виной тому было позднее возвращение императрицы из поездки в Тавриду. В это лето поездка была сорвана начавшейся войною со шведами: ведь именно в Ораниенбауме шведский король Густав III собирался высадить десант для похода на Петербург. А теперь, когда Балтику сковал лёд, можно было не опасаться такого рода неожиданностей.
Энтузиазм моего братца по поводу поездки объяснялся просто.
— Катальная горка, катальная горка! — выкрикивал он, подпрыгивая на одном месте, изображая при этом из себя то зайца, то гуся.
Да, именно в Ораниенбауме находилась эта простая, но очень весёлая и притягательная забава, про которую Костик мне уже прожужжал все уши. Правда, была ещё горка в Царском Селе, большая и просторная, но ею уже не пользовались: построенная ещё при Елизавете, она уже обветшала. Зато Ораниенбаумская горка, выстроенная в первые годы нынешнего царствования, вполне ещё была пригодна для катаний.
Сборы заняли пару дней. В Ораниенбаум сначала уехал обоз с прислугою и разными вещами, а уж по их следам отправилися и мы.
Костик очень хотел ехать в санях, но сильный ледяной ветер с Балтики грозил отморозить нам носы и уши. Разумеется, никто не мог этакого допустить, и нас загнали в бабушкину карету.
Дорога прихотливо петляла, то ныряла в заснеженный лес, то вилась вдоль самой кромки Финского залива. На белоснежных просторах залива тут и там возвышались мачты вмерзших в лёд судов, рыбачьих шхун и
