– А ну, не балуй!..
Направляясь в Теремной дворец, царственный отрок коротко оглянулся и сожалеюще вздохнул: воистину ни одно доброе дело не остается безнаказанным!.. По отношению к нему это означало, что после очередного чуда исцеления батюшка или запретит ему столь вольно гулять, или, что вернее, в очередной раз увеличит его охрану…
– Ай лепо! Ай любо!..
Великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич крепко стиснул в родительских объятиях довольно улыбающегося сына, после чего вновь вернулся к удивительно подробным и точным картам, начертанным на четырех больших кусках отличного пергамента.
– Порадовал ты меня, сынок, ох как порадовал!.. А это что? – Чуть прищурив глаза, властитель свободно прочитал: – Невьянск. Это где рудник серебря…
Покосившись на томящегося любопытством Афоньку Вяземского, переминающегося у самой двери, правитель немного понизил голос: кое-что его ближники уже знали, но только в общих чертах.
– Кхм… А что с золотом?
Вновь прищурив глаза и время от времени переводя взгляд с карты на плотно исписанные страницы малой книжицы, а потом и обратно, он стал тихонечко бормотать:
– Река Исеть – вижу. Большой и Малый Иремель, Атлян, Миасс – тоже вижу. Сыно, что за значок такой?
– Россыпи самородного золота на ручьях Каменка и Санарка, батюшка.
– Угум. Таш-ку-тар-ганка. Ну и названьице, прости господи!.. А значочек-то крупноватый. Что, так много?..
– Много, батюшка. Еще и каменья драгоценные тамо же. Вот тут надо ставить прииски. А здесь и здесь медь добрая.
– Вижу, сыно, все вижу.
Довольный донельзя правитель захлопнул книжицу и буквально оскалился в хищной усмешке:
– Ужо погодите у меня!
– Батюшка?..
– А? Нет, сыно, это я о своем.
Бережно скатав подробнейший чертеж земель уральских и сибирских, Иван Васильевич внимательно просмотрел следующее произведение картографического искусства, довольно крупно и опять же невероятно подробно отображающее все города и реки Европы. Затем все с тем же интересом перешел к четвертой карте, явно сравнивая размер своей державы и империи Османов, погладил кончиками пальцев Китай и часть Индии, после чего вернулся к предыдущему пергаменту.
– Сыно. Скажи, а нельзя ли вот только их?
Крепкий ноготь указательного пальца очеркнул королевство Польское и Великое княжество Литовское.
– Только еще больше, и во весь пергамент?
– Сделаю, батюшка.
– А на другом пергаменте их.
Все тот же ноготь прошелся по королевству Шведскому, затем перепрыгнул на Данию и земли Ливонии.
– И это исполню, батюшка.
– Ты мой помощник!..
Выпустив из родительских объятий полузадушенно пискнувшего сына, царь несколько смущенно потрепал его по голове. Когда собственный наследник ведет себя столь взросло и разумно, поневоле забываешь, что ему всего лишь десять лет!.. Впрочем, первенец на его излишне крепкую ласку ничуть не обиделся: поправив одежду и откинув растрепавшиеся пряди назад (и не лень же ему с ними возиться!..), царевич захватил отцовскую шею в кольцо своих рук и что-то просительно зашептал, откровенно пользуясь хорошим настроением родителя:
– Да зачем они тебе, сынок? В приказах любого из подьячих возьми – только рады будут в стряпчие перейти!..
– Эти будут только мои, батюшка. К тому же один из них точно умеет молчать.
Еще минута тихого шепота, и великий государь окончательно сдался:
– Бери под себя, дозволяю. Постой-ка, а они, случаем, не сродственники боярам Колычевым?
– Нет, эти из детей боярских вышли, батюшка.
– Все одно дозволяю.
Вновь мальчишечьи губы что-то тихо зашептали.
– Так-так… Ну-ка хвались!
Через довольно краткое время в царский кабинет зашел сын оружничего Салтыкова со шкатулкой на вытянутых руках. Пока подходил, несколько раз поклонился, а оказавшись рядом с правителем, и вовсе заметно оробел – впрочем, этого почти никто и не заметил, так как содержимое шкатулки было гораздо интереснее. Не очень длинные палочки прямоугольного сечения, кои перед тем, как лакировать, обмакнули одним кончиком в краску: дюжины с две в красную и по десятку в зеленую, синюю, желтую и коричневую. Еще дюжину вообще никуда не обмакивали, залакировав как есть, – зато их, в отличие от разноцветных, не забыли хорошенько заточить.
– Чертилки для письма и рисования, батюшка.
– Ишь!..
Вынув из ножен кинжал, великий государь в два движения заострил палочку с красным оголовьем. Подхватил в руки одну из челобитных, провел ярко-алую черту, затем еще одну, попробовал написать длинное слово…
– Как ладно-то выходит, а? И в чернильницу макать не надо. Лепота!..
– Поначалу-то я их для Федьки измыслил, батюшка, – очень уж он любит рожицы смешные на земле рисовать да на бумаге. Свинцовая писалка для него вредна – когда задумается, все ртом ее помуслявить норовит, серебряной же дорого выходит, а эти в самый раз. И Дуне с Ванькой тоже понравились. Очень.
– Угум.
Увлеченно опробовав все цвета и намертво исчеркав бедную челобитную, великий князь с легкой задумчивостью поинтересовался:
– Сложно ли их выделывать?
– Знающему фармацевту или алхимику – не очень, батюшка. А если набрать с дюжину толковых недорослей[138] из мастеровщины, да чтобы вся нужная утварь и запасы зелья с каменьями были, – и их научу всему потребному для выделки чертилок. Седмицы за две.
Повертев в руках подарок сына, царь распорядился:
– Пришлю тебе дьяка, обскажешь ему все, что для выделки этих твоих палочек надобно.
– Сделаю, батюшка.
Вновь взъерошив тяжелые пряди серебряных волос, Иван Васильевич улыбнулся и…
– Великий государь.
Перевел взгляд на так некстати подавшего голос Вяземского.
– Боярин Бельский до тебя просится.
Не отвечая, правитель подхватил со стола аккуратно свернутый в рулоны пергамент. Вложил его в жесткие тулы из толстой кожи, после чего самолично отнес их в свою опочивальню, где не так давно появился удивительно массивный сундук, чуть ли не в два слоя окованный толстыми полосами железа. Отомкнул три навесных замка, затем один нутряной весьма сложной работы, откинул тяжеленную крышку и бережно уложил свои новые сокровища внутрь, как раз поверх тонкой книги – вроде бы и новой, но уже с изрядно замусоленной обложкой. Вспомнил о другой книжице, сходил, забрал, умостил ее поверх карт и не спеша вернул все запоры обратно, спрятав затем три ключа в хитро сделанный тайник, а четвертый повесив себе на шею. Так-то оно понадежней будет!.. Наконец вернувшись в кабинет и присев на любимый столец, Иван Васильевич небрежно кивнул, разрешая войти голове Боярской думы. Чуть повернул голову, потянувшись за кубком с вином, и уловил, как при виде четвероюродного брата красивое лицо сына осветила слабая, почти неразличимая насмешка.
