— Да, дядюшка!
— Сбегай к соседским парням, позови.
Пока обедали (простая крестьянская пища: чечевичная похлебка с луком, овечий сыр, немного дичи и печеная радужная форель из ближайшего ручья), явились посланные к орешнику «мальцы» — двое, лет по шестнадцати, парней, смуглых, с обветренными, не отличавшимися особой приветливостью лицами и грубыми крестьянскими руками.
— Ну, что там? — выплюнув на пол рыбью кость, поинтересовался дядюшка Пепе — так звали крестьянина, по определению Вожникова — явного кулака.
— Четверо их, дядюшка, — шмыгнув носом, доложил один из парней. — Говорят не по-нашему, непонятно. Главарь по повадкам вроде бы кабальеро. Все вооружены — мечи, сабли, короткие копья, луки со стрелами, два арбалета. Даже кольчуги и панцири есть! И дюжина лошадей. Кони добрые, однако под соху да борону не пойдут.
— Воинские, значит, лошадки-то.
Оставив в деревне раненого дона Эстебана и — несмотря на все ее просьбы — Аманду, Вожников и его ватажка присоединились к деревенским парням под предводительством местного старосты дядюшки Пепе. Кроме парней с палками и цепами, еще было трое угрюмых, вооруженных вилами мужиков да сам староста с переделанным из старой косы копьецом, похожим на те, что были в ходу в Чехии, у гуситов. На поясе у Егора висел короткий меч, подарок капитана Гильермо Ньезы, ватажники же — Альваро Беззубый, Рвань, Рыбина и Лупано — были вооружены попроще, тем, что нашлось в деревне — дубинки, топоры, серп. С воинским отрядом таким оружием, конечно, не справишься, однако здесь было совсем другое дело: во-первых, мавров всего-то четверо, а во-вторых, нападать-то собирались по-крестьянски, внезапно, без всякого глупого благородства. Как сказал дядюшка Пепе — лучше всего было бы перерезать горло спящим. И правда — чего умничать-то? Однако мавры — люди военные, наверняка выставят часового, так что возьми их, попробуй! Оставалось одно — навалиться внезапно всей кучей, а там уж — как бог даст.
— Хотя бы одного надобно в плен взять, — шептал по пути Вожников. — Вдруг да это не вся их шайка? Вдруг да еще кто-нибудь есть? Расспросить, разузнать надобно.
— Попробуем и в плен, — сдержанно пообещал староста, поглядывая на своих. — Правда, мои-то парни дубинушкой бьют от души, могут и не рассчитать.
— Ничего. Мои, я думаю, рассчитают.
— Тсс! — внезапно остановившись, дядюшка Пепе предостерегающе поднял руку. — Тихо всем. Близко уже.
Ватажники и деревенские (союзники, как называл их про себя князь) отправились к орешнику еще ночью — дорога-то была хорошо известна, к тому же в небе ярко светила луна. Спокойно спустились с перевала, свернули в лесок… а уж там-то пришлось ждать, когда хоть немного рассветет, густые кроны деревьев и высокие раскидистые кусты не пропускали лунного света ни капли, кругом было темно, хоть выколи глаз, даже пальцев на руке не видно.
— Ничего, — шепнув, староста мотнул головой вверх, — светает уже. Немного нам ждать и осталось.
Подняв голову, Егор посмотрел на матово-черные ветви, контрастным негативом выделявшиеся на фоне светлеющего на глазах неба. Вот, кажется, и первый лучик сверкнул… нет, показалось… и все же…
— Пошли, — шепотом передал по цепочке дядюшка Пепе.
Все поднялись, зашагали по узкой, окруженной густым подлеском тропе, след в след, как индейцы. Где-то рядом забила крыльями ночная птица, кто-то яростно заклекотал, защебетал, засвистел…
Когда вышли к ручью, сделалось уже заметно светлее, хотя солнце еще не вышло из-за гор, и все же Вожников прекрасно видел журчащий в обрамлении черных камней ручей, густые заросли орешника, кусты малины, смородины и желтого дрока. Вот гулко, с протяжным эхом закуковала кукушка, забил — точка-тире — трудолюбивый дятел, вскрикнул-выкрикнул дрозд. И слева, в орешнике, всхрипнув, заржала лошадь. Похоже, пришли…
— Тут они где-то, — обернувшись, прошептал дядюшка Пепе.
И тотчас просвистела в воздухе пущенная вслепую, на шепот, стрела, ткнулась со всей злобой в извилистый ствол туи, задрожала с досадой, а предрассветную тишину прорезал резкий громкий крик.
— А ну, навались, парни! — вскинув косу-копье, столь же громко воскликнул староста. — Вперед!
И правда. Теперь уж нечего было таиться, ждать.
Броситься на врага! Быстрее, быстрее… Ветки в глаза. Сучки под ногами, а в крови — азарт! Бегом, бегом. Не упасть бы…
Вот кто-то из деревенских упал, тяжело повалился. Не споткнулся — короткая арбалетная стрела ударила, пронзила насквозь грудь.
— Скорей, скорей, парни! Ага!
Выскочившие из шалашей мавры встретили внезапный налет более чем достойно, без лишней суеты и криков. Опытные воины, они, сколько могли, достали нападавших на расстоянии — стрелами из арбалетов и лука — и, чуть отступив к лошадям, схватились врукопашную. И тут уж «союзникам», несмотря на численный перевес, пришлось несладко. Еще бы — деревенские парни и подростки из Манресы против уверенных в себе, закаленных в многочисленных схватках авантюристов Пророка! Послышался звон мечей и сабель, а вот глухих ударов дубин что-то было не слыхать, раздавались лишь стоны. Схватившись за бок, упал на камни один из нападавших, за ним — другой, третий… пятый…
А у врагов удалось вывести из строя лишь одного. И то — слава богу!
— Лук, лук подберите… да метайте ножи, копья! — распорядился на бегу князь и тут же схватился с главным — красавчиком доном… как там его…
Узнал, узнал! И красавчик узнал тоже, не преминул заметить, ловко отбивая удар:
— Большая честь для меня сразиться с халифом неверных!
Удар! Отбив. Звон…
— Я тоже рад вас видеть, любезнейший сеньор. Не соблаговолите ли сдаться?
— Сдаться? О нет, знаете ли…
Резкий выпад! О, этот мавританец — умелый боец. А чего ж другого ждать-то?!
— …и вовсе не потому, что я вас не уважаю, сир!
Ах, как он здорово дерется! Прямо приятно… было бы. В другой ситуации. Может быть.
И клинок у него — будь здоров! Настоящий рыцарский меч толедской стали…
Хоп! Разящий удар… Подставить свой клинок… ага…
Звон! Блеск солнца на стали. И противный треск…
Черт!!! Солдатский меч Вожникова, конечно же, не выдержал, сломался влет, и обломок клинка жалобно звякнул о камни… И что теперь?
— А теперь — ваша смерть, сеньор! — зловеще прищурился красавчик. — С другой стороны, я бы взял вас в плен… если б вы приказали своим людям… Ах, понимаю… Выбираете смерть? Что ж! А ведь могли бы договориться.
В светлых глазах мавританца мелькнуло сожаление… тут же сменившееся азартом, столь характерным для всего средневекового рыцарства, когда делают не то, что надо бы, а то, что хочется, то, к чему стремится душа.
