– Воздушная,– поправил он, ничуть не обидевшись – даже странно.– Яко нежное облако парит ее красота надо мной в вышине. А очи... Какие у нее очи! Ты же видел, друг,– обратился он ко мне за поддержкой.
– Только половину,– честно констатировал я и, сохраняя максимальную серьезность, продолжил: – Кстати, мне показалось, что она все время смотрит на нас одним и тем же глазом – это странно. Может, второй у нее плохо видит? – высказал я предположение.– Или там вообще бельмо?..
– Сам ты... бельмо! – возмутился Квентин и опрометью убежал в свою комнату.
Вот и опусти такого на грешную землю. Нет уж, если человека тащит наверх Амур, то, как за него ни цепляйся, стараясь удержать, ничего не поможет. Слабоват я тягаться с богами.
Впрочем, на следующий день разговор продолжился. Квентин явно нуждался в том, чтобы выговориться, ибо чувства постоянно переполняли его, а иного собеседника, кроме прожженного циника и скептика Феликса Мак-Альпина, у него для этой цели не имелось. Причем продолжился он, будто вовсе и не заканчивался, то есть последовало очередное описание божественной красоты и снова со ссылкой на царевича Федора.
– Он смотрит на нее как брат, поэтому она и кажется ему красивой,– парировал я.
– Отчего ты сказывать про кажется, когда так оно и есть, ибо иначе... не может быть!
– Как кратко и ясно умеешь ты излагать свои мысли,– восхитился я и невозмутимо подвел итог: – Воистину логика влюбленного всегда сродни логике сумасшедшего.
– Ты издеваешься надо мной? – подозрительно осведомился шотландец.
– Ни боже мой,– твердо заявил я.– Более того, я тебе даже завидую.– И процитировал:
Чье сердце не горит любовью страстной к милой —
Без утешения влачит свой век унылый.
Дни, проведенные без радостей любви,
Считаю тяготой ненужной и постылой[86].—
Вот так и мне приходится влачить свой унылый век, подобно Омару Хайяму,– грустно констатировал я.
У Дугласа загорелись глаза.
– Ты можешь мне поведать еще что-то из сочинений сего великого пиита?
– Пить вино – запрещено...– начал было я, но потом хлопнул себя ладонью по лбу и улыбнулся.– Тебе ж про любовь надо, мой юный друг, а про любовь я почти ничего не знаю. Увы.– И развел руками.
И снова врал. Знал я, и очень много знал.
С избытком.
И из Хайяма, и из Данте, и из Петрарки с Шекспиром, не говоря уж про отечественных. Тому же Квентину за глаза хватило бы школьной программы во главе с Пушкиным и Лермонтовым, но оно было съехавшему с катушек шотландцу ни к чему.
– Неужто ни одного?! – огорчился он.
– Неужто,– лаконично ответил я.
В последнее время я предпочитал вообще обходиться в разговоре с ним краткими, лаконичными фразами, чтобы, упаси бог, он не узрел в них этот самый второй или третий смысл, которого не имелось и в помине, и не прицепился ко мне как репей.
Правда, помогало мало. Он все равно исхитрялся это сделать.
Стоило мне как-то вскользь сочувственно заметить ему, что женщины вообще по своей натуре склонны не обращать внимания на то, что для них стараются сделать, но зато всегда зорко подмечают, чего для них не делают, как он тут же придрался к моим словам:
– Нет, ты не можешь так о ней судить,– твердо заявил он.– Тебе не дано, ибо ты никогда не любил.
От такого нахальства я даже поперхнулся сбитнем и закашлялся, а он, правда вначале заботливо похлопав меня по спине, продолжил:
– Ты холоден, яко лед.
– Что делать,– вздохнул я и, пытаясь увести разговор в более безопасное русло, добавил: – Наша жизнь подобна состязаниям. Отважные приходят на них сражаться за победу, жаждущие выгоды – торговать, а удел философов – смотреть на них со стороны.
– Сказано умно,– одобрил Квентин и незамедлительно съязвил: – Пожалуй, даже слишком умно, чтобы ты мог сам это придумать.
Кому-то это могло показаться не более чем дружеской подковыркой, но я не заблуждался. Тон был вызывающим, откровенный вызов читался и в его глазах. Словом, парень явно напрашивался на скандал.
Как знать, возможно, хорошая трепка и впрямь пошла бы ему на пользу, но я не мог себе этого позволить. Бить влюбленного все равно что бить ребенка. И то и другое – величайшая подлость.
Поэтому, хотя оно и стоило мне некоторого труда, я не просто сдержался, но и сохранил спокойный, дружелюбный тон.
– Ты прав. Это сказал Пифагор, но от этого я не перестаю тоже быть философом. А тебе стоило бы вспомнить другую мудрость, гласящую, что любовь всегда бежит от тех, кто гонится за нею, а тем, кто прочь бежит, сама кидается на шею.
Квентин озадаченно уставился на меня, задумался, после чего медленно произнес:
– Ты бежишь от нее, значит...– И грозно спросил: – Получается, что принцесса Ксения должна кинуться тебе на шею?!
– Она еще не сошла с ума. Да и я тоже... в отличие от некоторых,– не удержался я от ехидного замечания, продолжая старательно расправляться со свиной ногой.
Шотландец некоторое время молчал, лихорадочно выискивая в моих словах мало-мальски приличный повод для ссоры, а затем, так и не отыскав его, гневно заявил:
– И вообще, яко ты можешь столь варварски жевать и одновременно рассуждать о любви?!
Как говорится, нет слов.
Не нашлось их и у меня.
Нет, что бы там ни говорили мудрецы о том, что у любви свои законы, но, на мой взгляд, чаще всего там царит беспредел, и первый вздох любви – это последний вздох разума.
Однако сдаваться я не собирался, решив прибегнуть еще к одному способу...
Рассудком воевать с любовью – безрассудно.
Чтоб сладить с божеством, потребно божество[87].
Кто там мне противодействует? Амур? А если мы из соперника попытаемся сотворить союзника?
Включенный в заговор Игнашка Косой – точнее, ныне уже Князь, хотя имя с кличкой явно не согласовывалось, но пусть будет,– криво ухмыляясь, как-то притащил на подворье девку, выглядевшую, по словам Ахмедки, целый час после лицезрения ее прелестей цокавшего языком, подлинной Айбаку[88].
На самом деле звали ее Любавой – весьма подходящее имя, если учитывать ее профессию. Девка при себе имела все требуемое для предстоящего соблазнения и даже, согласно моему спецзаказу, сделанному с учетом пышнотелости Ксении, изрядно сверх необходимого. Даже мне чего-то захотелось при взгляде на ее могучий бюст и пышные бедра, очертания которых благодаря тесноватому сарафану были хорошо заметны.
Но... друг в первую очередь.
Дабы она, чего доброго, не перепутала клиентов, сориентировавшись на мой взгляд, я во время беседы старался на нее не смотреть, изображая занятого человека и старательно ковыряясь в часах – уже в четвертый раз собрать пока не получалось. Уговор, который я заключил с Любавой, состоял в том, что за неделю она завоевывает симпатию Квентина, затем возбуждает в нем страсть, ну а там и утягивает его в постель. ЗАГС, то бишь венчание в церкви – на ее усмотрение.
