Но даже с учетом всего этого, солоно в то лето приходилось не только нам, но и краснопузым. Им тоже хотелось пить. Они так же задыхались и ждали дождя. И Сиваш они прошли тогда, когда Барон уже приказал начать эвакуацию. Мы проиграли не в ноябре, на Перекопе и Литовском полуострове, а раньше, у Синельниково, где Уборевич остановил Дроздовскую дивизию, и у Каховки, где Блюхер сжег наши танки. И жара тут была не при чем.
Туркул требует также внести поправку. Выражение «гнилой интеллигент» не его, а господ большевиков, и употреблено им, Туркулом, исключительно в шутку. Сам он российскую интеллигенцию уважает, хотя и не снимает с нее вину за все слушившееся. Ну что ж, так, стало быть, этой интеллигенции и надо.
19 июня
Со времени моей последней записи прошло пять дней, за которые случилось немало интересного. Все записывать нет резону, да и рука плохо слушается, о главном же стоит упомянуть обязательно.
Главным, конечно, была наша поездка в Гиссарлык. Генерал Витковский сдержал свое обещание и раздобыл паровой катер, доставивший нас прямо к устью маленькой речки Мендере-су, к деревне Бунарбаши, откуда до Гиссарлыка рукой подать.
Поехали мы вшестером: генерал Туркул, Володя Манштейн, мы с поручиком Успенским и наши соседи по палатке, наслушавшиеся от меня за эти месяцы о руинах крепкостенной Трои. Витковский поехать не смог, о чем очень сожалел. Напоследок он предупредил, что разъезды Кемаля уже несколько раз появлялись у самых Дарданелл, и мы решили взять с собой револьверы. Не то, чтобы надеялись отбиться от всего Кемалева воинства, а так, для спокойствия духа.
Еще в лагере Туркул приказал найти «Илиаду» Гомера, чтоб использовать ее как путеводитель. «Илиады» в Голом Поле, как я и думал, не оказалось, и мне пришлось кое-что воспроизводить по памяти. К счастью, Володя Манштейн учил в юнкерские годы не только строевой устав, и здорово мне помог. Память у него блестящая, особенно на стихи, которые я и в гимназии не мог заучить наизусть.
Итак, «Гнев, о богиня, воспой»… Плыли мы довольно долго, и времени хватило, чтоб напомнить бывшим юнкерам, бывшим гимназистам и реалистам, содержание «Илиады», а заодно рассказать о великом авантюристе Генрихе Шлимане, петербургском купце и американском миллионере, который, несмотря на скепсис всего ученого мира, нашел-таки Трою под желтой гиссарлыкской травой у речки Мендере-су, бывшего и трудно узнаваемого теперь легендарного Скамандра. Наверное, я излишне увлекся, так что все почему-то уверились, что я копал с Великим Генрихом. Пришлось их разочаровать. Шлиман умер, когда мне не исполнилось и трех лет, да и Трою мне копать не довелось. Я был лишь гостем вместе с моими коллегами из Русского Археологического института. Правда, показывал нам раскопки сам Дерпфельд. Жаль, что война прервала работу, и Дерпфельд, если он, конечно, жив, голодает сейчас в побежденной Германии, не имея возможности увидеть желтоватые воды Мендере-су. Может, он сюда еще вернется. Жаль, что мне об этом, видимо, уже не узнать.
Мы высадились на пустой берег с полуразрушенной пристанью. За годы войны здесь все пришло в упадок, и трудно было найти даже проводника. К счастью, я помнил дорогу, и мы зашагали к востоку. Отойдя сотню метров, мы оглянулись. Володя Манштейн предложил определить место греческого лагеря. Того самого, где стояли цветные палатки ахейских вождей, где ссорились владыка Агамемнон и быстроногий Ахилл.
Этот лагерь искал еще Шлиман. Дерпфельд, изучив береговую линию, предположил, что лагерь уже не найти. За долгие века море отступило, и угадать место почти невозможно.
Туркул оглядел местность и уверенно наметил два холма. Будь лн Агамемноном, то разместил бы лагерь на одном из них. Я согласился с ним, но напомнил, что Агамемнон был слабым полководцем. Иначе он не стоял бы у Трои десять лет. Да и ахейский лагерь имел не очень удобное расположение, в противном случае его не пришлось бы ограждать стенами.
Дорога к Гиссарлыку поросла желтоватой травой, что свидетельствовало о том, что в последние годы здесь никто не бывал. Позади осталась деревня Бунарбаши с ее фантастическими мазанками, напоминавшими чем-то Токмак, и мы ушли за невысокие холмы, покрытые той же выгоревшей травой и редкими мелколистными деревьями, необыкновенно похожими на крымские. В этой древней стране было тихо, и мы меньше всего ожидали встретить здесь конный патруль, появившийся из-за ближайшего холма.
Я достал бумагу с печатями, полученную от господина Акургала, и предъявил ее всадникам. Они принялись изучать ее с таким внимательным видом, что сразу же возникли сомнения в их грамотности. И тут Туркул чуть заметно толкнул меня рукой в бок и показал на погоны. Я вначале не понял, и лишь затем до меня дошло. Патруль был в другой, непривычной для нас форме – без погон, не похожей на форму султанской армии. Вместо фесок – фуражки; довершали экзотический вид красные петлицы и высокие ботинки. Значит, господа кемалисты уже здесь.
Мы уже приготовились к худшему, но старший патруля, судя по всему, офицер, внезапно заговорил на скверном немецком. Наша форма показалась ему подозрительной, но музейная бумага возымела действие. Кемалист разрешил нам следовать дальше и даже пожелал счастливого пути. ОН козырнул, и патруль вновь исчез за холмами.
Мы пошли дальше, рассуждая о том, пропустили бы нас русские большевики, будь у нас, скажем, бумага из Императорской Археологической комиссии. По всему выходило, что не только не пропустили бы, но, скорее всего, разменяли бы на месте. Выходит, господин Акургал прав, и Кемаль склонен уважать европейскую образованность. Туркул еще раз пожалел, что с Кемалем не удается поговорить. Я с ним полностью согласился. Но что поделаешь, паше больше по духу большевики.
Гиссарлык появился как-то сразу, словно вынырнул из-под земли. С первого взгляда он не производил особого впечатления – почти такой же, как и десятки холмов вокруг, разве что чуть выше и больше. Правда, узнать его можно сразу – по срытой вешине холма, пробитым траншеями склонам и нескольким теснившимся домикам, – остаткам лагеря Дерпфельда.
Мы стояли на поле у подножия Гиссарлыка и, напрягая память, вспоминали строки «Илиады». Именно здесь, на этом месте, погибли все защитники крепкостенной Трои. Чуть ближе к холму, там, где, вероятно, были ворота, упал пронзенный ясеневым копьем Гектор Приамид – главнокомандующий троянской армии. Туркул заметил, что в детстве, штудируя «Илиаду», он всегда сочувствовал троянцам. Теперь же сочувствует им еще больше. Троянцы защищали свой город от вдесятеро превосходящих ахейских полчищ, и ему непонятны почитатели Агамемнона и Ахиллеса.
