И совсем нормальным голосом спросил:
— Это что за балаган такой?
Семёнов как всегда чуточку растерялся от такого напора и только и сумел, что укоризненно посмотрел на балабола. Тот ответил неулыбчивым взглядом и чуток кивнул в сторону, где под навесиком из еловых лап лежал пластом раненый взводный. Раненый даже не пошевелился, то ли опять сознания лишился, то ли, наконец, задремал после тяжко прошедшей холодной и сырой ночи. Дескать, не для тебя, Семёнов, венчальный звон, это я взводному показываю, что у нас дух бодр, разум светел и перспективы ясны. А по выражению физиономии сослуживца Семёнов с огорчением понял, что взводный совсем плох. И это сильно огорчило, потому как без командира будет плохо, командир‑то всегда знал что и как делать. Как батя в семье. И без бати им будет паршиво.
— Такой вот балаган — сухо ответил Семёнов и спросил у балабола:
— Молоко пить будешь?
— А то ж! — без обычных своих подковырок сразу согласился Петров. Потом вопросительно глянул, намекнув — не лучше ли командиру первую чарку, то есть каску.
Семёнов помотал головой. Раненому лучше тепленького, как ребята каску опорожнят, так он свеженького надоит, полезнее оно. Не чинясь, Петров приложился к краю каски и зачмокал. Хорошо приложился, от души. Потом передал ополовиненную посудину сидящему под елкой третьему бойцу. Тот кивнул, в несколько длинных глотков добил остаток. Семёнов, хмуро посмотрев на переминавшегося с ноги на ногу Лёху молча подставил пустую каску аккурат под разбухшее вымя и ловко стал выдаивать из крупных розовых сосков цвиркавшее струйками молоко. Сноровисто это у него получалось, привычно. Потому и подумать удалось — сначала он командира молочком попоит, потом совета спросит — что дальше‑то делать. Заодно и с клоуном можно будет решить, что да как. От принятого решения стало легче на сердце. Семёнов не любил неопределенности.
Взводный не спал, лежал тихо, с открытыми глазами. С тоской убедился Семёнов, что совсем Уланов сдал, совсем все плохо.
— Вот, товарищ лейтенант, молочка раздобыл, попейте! — совсем не по–уставному и немного от этого робея, сказал Семёнов, аккуратно присаживаясь на коленки рядом с раненым. Петров пристроился с другой стороны — лейтенант уже сам голову поднять не мог, уже вчера не мог.
— Что там? — очень тихо спросил умирающий.
— Все то же, товарищ лейтенант, немцы по дороге шпарят, в деревне кур и поросят жарят, а я вот коровой разжился, теперь с голоду не помрем. И вот еще клоуна подобрал — вспомнил о чудике рядовой.
Поганая чертовщина продолжилась и дальше, становясь не менее от этого не менее поганой. Чувствуя себя почти коровой, Лёха, так же как и шедшая за ним пятнистая животина, покорно шел по лесу, пока не уперлась вся компания в злобноглазого чувака — одетого точно так же, как и дикий реконструктор за спиной и с такой же пушкой в руках. Только у этого морда была еще противнее, потому что видно было, что чувак откровенно злой и недобрый — Лёха отлично умел угадывать характер людей по выражению физиономии.
— Скорпион по знаку, скорее всего — мелькнуло в голове.
Чувак вдруг понес какую‑то невиданную пургу, причем Лёха сначала даже не врубился — что за фигню плетет этот оглоед. Но этот словесный понос явно предназначался не для Лёхи, его этот чувак как бы игнорировал, а вот шедший сзади реконструктор как‑то застеснялся. Оробел, что ли? Лёха совсем запутался, особенно когда увидел, что на небольшой полянке сделан навес из веток и еловых лап, под ним на такой же подстилке пластом лежит тщедушный человечек со странным цветом лица и рука у него, торчавшая из рукава — тоже какая‑то восковая, не живая. Вместо спального мешка лежащий был укрыт серым пальто. Лёха было подумал, что это манекен или там реквизит, но рука вдруг слабо пошевелилась. Оба реконструктора между тем направились к навесу, забрав у оторопелого Лёхи уже отмотавшую ему руки своей тяжестью каску. Злобный присосался к краю этой громоздкой и нелепой чаши, и пил от души — так сотрудники офиса глыкают воду из кулера в понедельник. Потом протянул каску в сторону и Лёха вздрогнул — оказывается под елкой сидел неподвижно еще такой же реконструктор, только морда у него была как у гастарбайтеров. Таджик, наверное. Но тоже с пушкой, только какой‑то коротенькой.
— Жанаев, держи — сказал злобный.
Азиат с явным удовольствием дохлебал до донца, и приведший Лёху мутный тип взялся тут же доить корову с таким уверенным видом, словно всю жизнь этим занимался. Лёха, видя, что на него внимания не обращают, осторожно сел на траву. Ему ничего не сказали, но вся троица глянула, что это он там шевелится. Лёха почувствовал себя еще неуютнее.
Дояр со злобным тем временем отправились под навес. И через пару минут замахали оттуда руками, явно приглашая… Хотя судя по их загорелым физиономиям — не приглашая, а требуя. Лёха на ватных ногах побрел под навес. Если б еще не похмелье и башка бы не трещала так… Мысли и так путались ворохом. Лёха чувствовал себя совершенно по–идиотски, слишком все было нелепым и странным, не подлежавшим никакому реальному и четкому объяснению. Маняки, террористы, трупы на дороге… Реконструкторы… Дурь свиная и чушь собачья…
Человек под навесом манекеном не был. Живым его тоже можно было назвать с натяжкой — маленький, тощий, с ввалившимися глазами на обтянутом зеленоватой кожей черепообразном лице он скорее напомнил подошедшему менеджеру лича из старой компьютерной игрушки, в которую Лёха рубился года три назад. Только глаза были обычные, человеческие, а не горели мертвенным зеленым огоньком. Но, пожалуй, только глаза и были живыми — даже волосики казались плохо приклеенными к голове. Да и не было у лича потеков молока из уголков рта, как у этого лежавшего. Лёха отстраненно заметил, что стоявший рядом на коленках злобный нерешительно мнет в руке относительно белую тряпочку, видимо не решаясь обтереть с лица лежавшего это нелепое молоко.
— Кто вы? — тихо прошелестел лежащий. И было видно, что ему трудно было даже это выговорить. Лёха вспомнил, что называть себя и свое место работы, по требованиям террористов рекомендовано, и теперь уже нормально отрепортовался — фамилией, именем, отчеством и даже назвал свое место работы. И сильно удивился странному удивлению всех троих.
— Вы англичанин? — спросил лежащий.
— Нет, русский — в свою очередь удивился Лёха. Ему казалось, что он понимает что‑то, но это понимание было настолько невероятным, что не понималось почему‑то полностью, и потому не понимал Лёха ничерта.
— Тогда что вы здесь делаете, раз работаете в английском учреждении?
