Клодий поднялся, ополоснул лицо холодной водой, наскоро перекусил хлебом и запеченными в золе яйцами, запил нехитрый завтрак подогретым разбавленным вином с медом, после чего велел позвать клиентов в атрий. Здесь он одарил просителей мелочью и отпустил с поручением собирать слухи в Городе и об услышанном тут же сообщать патрону, после чего поспешил к дому консула. Когда он шел через форум, то заметил, что даже днем здесь выставлена стража.
И вдруг увидел, что впереди шагает Катилина. Не было никакого сомнения: мятежный сенатор шел туда же, куда и Клодий. Публий ускорил шаги и, расталкивая левой рукой встречных, правой сжал рукоять меча. Катилина тоже прибавил шагу, побежал. Тога парусом развевалась за спиной. То и дело он отбрасывал длинные черные волосы с лица и размахивал рукой, как оратор на рострах. Кисть была перевязана. Заметив повязку, Клодий усмехнулся.
Дом консула охраняло несколько юношей-аристократов — они очень гордились своей миссией, щеголяли новыми сверкающими доспехами и старались придать молодым лицам самые зверские выражения.
Видимо, эти гримасы должны были превратить молокососов в суровых ветеранов.
— Луций Сергий Катилина хочет видеть консула, — сообщил гость охраннику и тут только, кажется, заметил Клодия. — А, Красавчик, и ты здесь. Неужели охраняешь этого выскочку?! — Катилина расхохотался. — Ты?! Потомок Аппия Клавдия Слепого! Ладно, не бойся, я и пальцем не трону нашего замечательного консула, клянусь Геркулесом! Оружия у меня нет. — Он демонстративно поднял полу тоги.
Охранники нехотя раздвинулись, пропуская посетителей в дом. Первым вошел Клодий, стараясь держаться впереди Катилины. Цицерон встретил их в полутемном маленьком атрии, где горело несколько светильников и стояла жаровня с углями. Отверстие в потолке было затянуто кожаным полотнищем, и дым, будто нехотя, просачивался сквозь щели. Быть может, поэтому глаза у Цицерона покраснели.
— Луций Сергий Катилина приветствует консула Марка Туллия Цицерона, — проговорил Катилина, оглядывая с улыбкой отнюдь не роскошное помещение. — Зашел к тебе с просьбой, маленькой такой просьбочкой, лучший в мире консул!
— Слушаю, — кашлянул Цицерон, подавившись то ли дымом, то ли лестью.
— Видишь ли, замечательный ты наш Цицерон, — продолжал Катилина, тоже неожиданно заходясь кашлем и разгоняя дым рукою. — Угли-то у тебя совсем не прогорели, выдрал бы своих бездельников-рабов.
— Я слушаю, — повторил Цицерон строго.
— А, ну да, да. Меня обвиняют в том, что мои люди якобы хотят поджечь Рим и устроить резню в Городе. Ведь так? Обвиняют?
— Именно так.
— Вот и отлично! — радостно воскликнул Катилина. — Я хочу пожить у тебя в доме.
— У меня? — Хотя обычно в беседе у Цицерона всегда находилось для ответа колкое замечание, сейчас он явно опешил.
— Конечно! В замечательном доме нашего замечательного консула. — Катилина опять закашлялся. — Дом, конечно, так себе. К тому же не собственный, а наемный. У тебя нет собственного дома в Риме, так ведь? Да и откуда у тебя может быть дом в Риме? Ты приехал из Арпина и человек новый.[30] Впрочем, я вынослив и духом, и телом, готов жить в жалкой хижине, питаться бобами и хлебом. Ну, так что, приютишь меня ради безопасности Республики?
— Зачем ты мне нужен? Какой от тебя толк?
— Я? Тебе? Разумеется, не нужен. Но ты убедишься, что я ни в чем не виновен. Невинен и чист. — Катилина вытянул вперед руки, будто демонстрировал, как чисты его ладони.
И Цицерон, и Клодий уставились на руки Катилины. Этими руками двадцать лет назад Луций Сергий выдавил глаза Марку Гратидиану. Несчастный Гратидиан был еще жив, когда ему вырвали уши и ноздри, отрезали язык, сломали руки. Толпа шалела от крови, добровольцы за волосы тащили на форум отрубленные головы… И сейчас вдруг почудилось Клодию, что Катилина держит на ладонях вырванные глазные яблоки, и горячая кровь дымится. Клодий покосился на Цицерона. По тому, как застыло лицо консула, ясно было, что Марк Туллий думает о том же — о Гратидиане и рассказах о звериной жестокости Катилины.
— Что-то не так? — Сергий опустил руки. — Итак, я сегодня же переезжаю.
— Нет, — мрачно выдохнул Цицерон. — Мясники и виноторговцы отказывают отпускать тебе в долг, и ты решил подкормиться в моем доме, но твоим надеждам не суждено сбыться.
— Жаль.
Катилина вдруг повернулся и метнулся к молодому патрицию. Блеснуло лезвие кинжала. Клодий скрестил руки, защищая горло — грудь прикрывал панцирь.
— Что с тобой, друг мой Публий? — усмехнулся Катилина, вертя в пальцах серебряную фибулу.[31] — Я пошутил, а ты испугался, как вчера. Трусишь, точно ребенок. Изувечил мне руку. Смешно римлянину так трусить! — И Катилина выбежал из атрия.
Цицерон покачал головой:
— Что за манеры! Что за речи! И этот человек воображает, что может управлять Республикой!
— Дурные манеры — не самое большое преступление заговорщика, — заметил Клодий. — Послушай, сиятельный, Катилина подал хорошую мысль.
— Разве у этого человека есть хорошие мысли?
— Если немного откорректировать, их можно будет назвать дельными. Так вот: почему бы мне не пожить у тебя несколько дней? Я бы защищал тебя денно и нощно. Ходят слухи, тебя хотят убить, консул.
— Серьезно? Ты слышал? — обеспокоился Цицерон. — Ну, разумеется! Я — единственный, кто еще печется об Отечестве.
— Мне намекнули…
Консул постарался принять важный вид, хотя голос его дрожал:
— Буду тебе благодарен, если останешься. И никогда не забуду об оказанных благодеяниях. Ведь тебе что-то нужно от меня, мой друг?
— Нет, совсем ничего. Пока.
Оба рассмеялись. Смех Цицерона получился несколько нервный.
Интересно, Катилина сам явится убивать Цицерона, или пришлет своих друзей? Самое забавное, что дерзкая затея может удаться. Сейчас такое время, когда может случиться все что угодно. Но что дальше? Заговорщики продержатся у власти несколько дней, от силы месяц. Чем дольше — тем хуже. Будут убийства, грабежи, сброд будет насиловать женщин и детей, а потом с Востока явится Помпей Великий со своими легионами и войдет в Город. Сулла в свое время наглядно доказал, что Рим невозможно оборонять без хорошего войска. У Катилины нет армии, так что Помпей без труда повторит урок своего учителя и станет повелителем Рима. Уже навсегда.
Помпей — повелитель Рима?
«Нет, клянусь Геркулесом, мне не нравится эта перспектива! — усмехнулся Клодий. — Потому как Помпей может у власти задержаться».
Катилину придется остановить, пока он не поднес факел к костру и все вокруг не запылало. Только сможет ли Цицерон справиться с заговорщиками? Если бы речь шла о болтовне, то волноваться не стоило — этим видом оружия консул владеет в совершенстве. Но если дело дойдет до мечей, драться придется другим.
Клодий остался ночевать у Цицерона. Послеобеденная беседа за чашей разбавленного фалерна затянулась. Наедине, не заботясь о красоте фраз и славе римского народа, выходец из Арпина был очаровательным и остроумным собеседником. Исчезли манерность и напыщенность, Клодий видел перед собой усталого немолодого человека, который прекрасно понимает, что происходит в Республике.
Как бы между прочим Клодий пересказал хозяину слова Катилины о сенате и невозможности дальнейшего безголового существования.
— Я и сам вижу, какие пустые люди наши отцы-сенаторы! — воскликнул Цицерон в сердцах. Он даже привстал на ложе. — О чем только они думают? О Республике? Нет! О своих садках, где разводят драгоценных рыбок. Остальное слишком незначительно по сравнению с рыбными садками. Но что делать? Если бы явился ректор-избавитель, и смог бы излечить нашу Республику, вернуть ей утраченную доблесть, утраченный аскетизм, прежние честность и честь, и вновь вручить власть сенату и народу Рима! — Цицерон так разволновался, что на лбу выступила испарина, и он промокнул лоб салфеткой. — Воровство, подкуп, обман, растраты, вымогательства, лень. Римляне стали вместилищем пороков, как прежде были образцом добродетели.
— Мы не преувеличиваем доблесть наших предков?
Цицерон саркастически скривил губы:
— Сам послушай, что ты сказал, Публий. Преувеличиваем доблесть! Разве доблесть бывает излишней? Мне кажется порой, — о, тяжкие подозрения! — что многие римляне мечтают о покое и хорошем господине! — Цицерон опять сбился на патетический тон, но говорил он искренне. — Увы, царская власть тяжка даже для какого-нибудь перса, а для римлян она позорна!
— Так где же выход? И есть ли он вообще?
Цицерон сделал значительную паузу, потом изрек:
— Согласие сословий. Вот единственное решение. Все должны объединиться — сенаторы, всадники, плебс, вольноотпущенники и рабы, — и спасти Республику.
