— А что мне делать? — произнес вслух старшина. — Бежать в Россию, где я буду обычным немцем без званий и имени? Остаться в Пруссии, ввязавшись в кровавую войну?
Ответов не было. И все же выход, по мнению Игната Севастьяновича, пока был.
Австро-прусская война за наследство могла стать отправной точкой. Там, глядишь, если отличишься в сражении, старик Фриц может простить его за необдуманный и дерзкий поступок, пусть и защищавший женскую честь.
Сухомлинов затушил трубку. Выбил остатки табака на землю и направился на постоялый двор. Проскользнул в комнату. Иоганн фон Штрехендорф по-прежнему мирно посапывал в постели. Старшина улыбнулся. Вот кому можно позавидовать. Так же над головой висит дамоклов меч, а ему хоть бы что, спит как убитый.
Сухомлинов стянул сапоги. Забрался в постель, натянул одеяло чуть ли не по макушку и уснул.
Проснулся он с первыми петухами. Его приятель был уже на ногах и брил подбородок.
— Горазды вы спать, Адольф, — проговорил он.
— Устал, как собака. Все опасаюсь, как бы нас с вами за участие в дуэли не арестовали.
— А чего опасаться? — улыбнулся гусар. — Когда дойдет слух о случившемся, мы уже будем биться с австрияками. А там, глядишь, либо прославимся, либо Бог приберет нас к себе.
— Я бы не хотел так рано умирать, — проговорил Сухомлинов, поднимаясь с кровати и одеваясь.
— У нас с вами, барон, просто нет выбора, — молвил Иоганн. — Черные гусары долго не живут.
Гогенфридберг.
Июнь 1745 года.
В костре потрескивал хворост. Серый дым устремился в тесное ночное небо. Доносилось ржание лошадей, громкие разговоры и задорный смех гусаров над сальными шуточками. Кто-то чистил сабли, кто-то возился с конской сбруей.
Барон Адольф фон Хаффман пошевелил веткой в костре. Оглядел своих приятелей: Иоганна фон Штрехендорфа и Ганса Шнейдера. Улыбнулся, оскалив нечищеные желтые зубы. Как ни пытался бывший царский офицер их выбелить, у него ничего не получалось. В итоге вынужден был смириться, посчитав, что виной всему, скорее всего, трубка. Попытался бросить, но не смог, все равно, ни сигарет, тех, что курил во времена Российской империи, ни папирос, коими баловался в совдеповские времена, тут найти было невозможно. Та память, что досталась Сухомлинову в наследство от предшественника, позволила ему быстро освоиться с непривычной по своей конструкции трубкой. Например, барон выяснил, что его предшественник, в отличие от его приятелей, которые табак утрамбовывали в чашечке тампером, делал это с помощью большого пальца. Табак предпочитал хранить в кисете, не иначе подаренном когда-то дамой, с вышитой серебряными нитками латинской буквой Н. К тому же имелось огниво. Это тебе не коробку с папиросами в кармане френча таскать. Да и набивал трубку фон Хаффман как попало.
Адольф фон Хаффман выпустил в небо несколько колец дыма и взглянул на товарищей. С фон Штрехендорфом он (в данном случае — Игнат Севастьянович) был знаком с апреля, когда его приятель непроизвольно стал участником дуэли. С Гансом Шнейдером — в начале мая, когда они с Иоганном прибыли в полк. В тот момент барон отметил одну загадочную и непонятную неожиданность, случившуюся с ним. Где-то в глубине его души неожиданно срабатывал механизм при виде того или иного человека. В памяти тут же всплывали все сведения о товарищах барона. Вот и при виде Шнейдера Сухомлинов понял, что этот человек не раз прикрывал спину гусара во время баталий, как, впрочем, и сам барон. Именно ему, а не кому-нибудь другому и рассказали приятели о происшествии в замке фон Хаффмана. Тогда Ганс ответил просто:
— В хорошую вы историю угодили, господин барон. Если слухи о том, что вы участвовали в дуэли, дойдут до старого Фрица…
Шнейдер не договорил. Промолчал. Впрочем, и так было ясно, что им грозит.
— Даже если вы отличитесь в сражении, — добавил он, тут же вернув Сухомлинова с небес на землю, — и тем самым получите амнистию от самого старого Фрица, шансы равны нулю. Остается надеяться, что информация не дойдет до короля. Но, увы, господа, в это мало верится. Кстати, — вдруг обратился Ганс к Адольфу, — а кто это такой — господин Мюллер?
Сухомлинов попытался вспомнить. Увы, но, кроме того, что это один из соседей, припомнить больше ничего не смог.
— Давайте, Ганс, не будем его больше вспоминать, — произнес он. — О мертвых либо ничего, либо хорошо. А сказать хорошего о нем я ничего не могу.
— Бог с ним. Мне неважно — хороший он был человек или плохой. Сейчас не это главное. Меня больше интересует его статус в обществе. Он, случаем, не военный?
Тут уж рассмеялся Иоганн.
— С таким брюхом, как у господина Мюллера, я просто не могу представить его военным, — проговорил фон Штрехендорф. — Служить в армии, тем более старины Фрица, тяжело. Скорее всего обычный, зажиточный бюргер, промышлявший какой-никакой коммерцией и ростовщичеством.
— Вот-вот, — согласился Сухомлинов, — что-что, а деньги он под проценты любил давать.
— В хорошую же вы историю влипли, господа, — вновь произнес Шнейдер. — Будем надеяться, что и Фридрих задолжал в свое время этому дельцу.
Последние слова Ганс произнес с иронией и грустью в голосе.
Но как бы то ни было, а уже на следующий день оба гусара, отдохнув, явились на квартиру, что снимал в одном из домов города полковник Винтерфельд. Именно в это утро Сухомлинов решил для себя, что отныне Игната Семеновича Сухомлинова просто не существует. Что теперь он должен отказаться почти от всех своих старых привычек. Теперь он не кто иной, как Адольф фон Хаффман.
Но, когда прибыл на квартиру полковника, понял, что военная жизнь восемнадцатого века между сражениями не сильно изменилась. Все та же расхлябанность, пусть и с немецкой дисциплиной.
Ганс Карл фон Винтерфельд оказался не таким уж и страшным, как его описывали учебники истории в России в конце девятнадцатого века. Высокий, стройный, розовощекий. В скромном темно-синем мундире, белых чулках и черных, начищенных до блеска туфлях, он стоял у стола, склонившись над картой, когда после доклада адъютанта барон с приятелем вошли в его комнату. При виде прибывших офицеров улыбнулся.
— Я рад вас видеть, господа, — проговорил он. — Надеюсь, вам хватило времени, фон Хаффман, уладить все ваши дела?
— Так точно, господин полковник, — ответил барон, — хватило.
— Ну что же. Я рад за вас. При этом прошу вас принять мои соболезнования по поводу смерти вашего отца, барон. Были времена, когда мы с ним беседовали на различные темы.
В памяти Адольфа тут же всплыло, как лет пять назад полковник был направлен с дипломатической миссией в Санкт-Петербург. Тогда этот вояка, лет тридцати трех, заехал в их родовое имение, чтобы пообщаться с лучшим другом своего отца, с коим старый барон служил еще при прежнем правителе. Он-то и посоветовал Адольфу поступить на военную службу в формировавшиеся тогда гусарские полки. Даже рекомендательное письмо отписал своему дяде, у которого и сам, будучи еще пятнадцатилетним мальчишкой, проходил военную службу.
— С такой бумагой перед вами откроются любые двери, Адольф, — сказал в тот день он.
И в его словах не было ничего удивительного. Находившийся в свите Фридриха II, когда тот был еще кронпринцем, Ганс Карл фон Винтерфельд участвовал в Рейнском походе. Именно с этого важнейшего для обеих персон события и началась их с будущим прусским королем дружба. Поговаривали, что и по карьерной лестнице полковник двигался благодаря государю.
Полковник указал рукой на кресло, что стояло у стены, и сказал:
— Присаживайтесь, господа. — После того как оба гусара сели, продолжил: — Король наш, Фридрих, велел мне отправить разведывательный отряд, я хочу, чтобы возглавили его вы, господин барон.
Фон Хаффман вздрогнул. Третья война, первые две прошли теперь в далеком для него будущем, и вновь ему предстояло заниматься разведкой. В третий раз ползать по тылам врага. Хотя, с другой стороны, отметил про себя барон, все три войны друг от друга отличались. Причем чем дальше в будущее от него теперешнего уходили события тех лет, тем страшнее они становились.
— Вас это удивляет, господин фон Хаффман? — спросил фон Винтерфельд.
— Никак нет, господин полковник.
— Тогда отберите пятерых лучших гусаров и отправляйтесь.
Полковник подозвал к себе рукой Адольфа. Тот встал, подошел к столу с картой и склонился над ней.
— Вот сюда, — фон Винтерфельд ткнул пальцем в маленькую черную точку на карте.
Барон пригляделся и прочитал:
— Хохенфридберг.
— Да, господин фон Хаффман, — проговорил полковник, — именно сюда. Именно в этой местности Фридрих и хочет дать решающее сражение.
Барон еле сдержал улыбку. Битву при Гогенфридберге, как ее назвали на русский манер, нельзя было назвать решающей во Второй Силезской войне. Она больше запомнилась искусной подготовкой боя. Ведь перед самой битвой были пущены ложные слухи (к коим, вполне возможно, и предстояло приложить свои руки барону фон Хаффману), демонстративное отступление обоза в тыл и скрытное передвижение войск к месту битвы.
