Хм, ишь как вуйко линию загнул! И не подкопаешься вроде, и прав он, вообще-то говоря... Ясно уже, что ещё день назад что мне, что ребятам полиция была, что называется, по барабану. Но это та, польская полиция конца дветыщидесятых. Но сейчас, по всем признакам, не дветыщидесятые. А вот какие - это надо бы разобраться... С одной стороны - вроде как идёт русско-японская война. Она, если правильно помню, ещё до революции Пятого года с треском была проиграна. А с другой стороны как то странно: царя же в гражданскую с семейством расстреляли, а до того последний убитый самодержец - это Александр Второй, про которого только и помню, что крепостное право отменил, а за это его бомбой взорвали вместе с каретой. Но это было сильно раньше войны с японцами! Так что пока толком не разберёмся, что к чему - со ЗДЕШНЕЙ полицией лучше бы не встречаться...
- Верно говорите, пан Томаш: без тёплой одежды зимой негоже. И если бы мы тогда трезвые были, и знали, что из всего нашего бенкету произойдёт, то обязательно бы пальто и шапки прихватили. Но пан же понимает: когда водка гуляет, разум отдыхает.
- То так, пан! А где ж так гулять изволили, что до беспамятства дошло? Не дай Боже, всё спустить пришлось до грошика?
- Ну, пили между Варшавой и Плоцком, у меня в деревне. А вот насчёт денег... Холера! А ведь верно: бумажника-то со мной нет!
Торопливо принялся исследовать карманы, выкладывая содержимое прямо на столешницу: чехольчик с ключами, другой - с телефоном, мультитул, платок, зажигалка, пластинка с пилюлями рыбьего жира, жвачка мятная, клеммташ с царской пятисотрублёвой банкнотой - странно, как он оказался тут? Наверное, когда дома коллекцию показывал, в карман сунул второпях, записная книжка с прикреплённым карандашиком на золочёной цепочке, сувенир от визита в Лейпциг... Холера, даже мелочь нигде не завалялась!
У обходчика слегка изменилось выражение лица. Стало более внимательным, что ли?
- Слава Йсу, пан Станислав, пан осторожный человек! Укрыл пенёндзы на разживу. А что бумажник пропили - так пану известно: что ушло, то вновь придёт.
- Да какие пенёндзы, пан Томаш! Пенёндзы в бумажнике остались! - Я откровенно не понял реакции железнодорожника. Ведь действительно, когда мы выходили из дома пострелять, бумажник оставался дома, на обычном своём месте в ящике. Вместе со всем содержимым: и злотыми, и обеими пластиковыми картами, и сотней евро 'на всякий случай': вдруг придётся срочно смотаться в Германию, так чтобы не искать судорожно банкомат при мелких расходах. А то был уже как-то раз такой случай, лишнее неудобство получилось.
- Пан Станислав богатый человек, если ему пятьсот рублей - не пенёндзы. Простому обходчику не один год нужно работать за такую сумму. Хотя здесь, вдали от города - на что их тратить?
Тут только до меня дошло, что посерьёзнел наш гостеприимный хозяин как раз увидев коллекционную 'пятисотку' в клеммташе. Вот оно как, оказывается! Выходит, здесь это - не предмет собирательства чудаков-бонистов, к которым мы с Будкисом имеем удовольствие принадлежать, а вполне себе ходовая валюта. Вот так-так...
Это что же получается? Если так, то мы что - действительно переместились во времени и пространстве? Вроде всё сходится: и зима вместо весны, и смена местности, и архаичное жилище обходчика, да и сам он в своей антикварной форме... Если учесть, что банкноты такого образца, с портретом Петра Великого в треуголке, скопированного со знаменитой статуи Антокольского, появились только в 1898 году, то, выходит, и мы сами очутились примерно между этим годом и 1917. Хотя вот не знаю: в 1912 году появилась 'пятисотка' другого вида, с Петром без шляпы, но вот заменила ли она предыдущую или они имели параллельное обращение? Не помню... Но в любом случае - торчим мы где-то в Российской Империи и нет ещё не революции семнадцатого, ни независимой Польши, ни, тем более, моего дома вместе с ящиком стола, где я оставил свой бумажник...
Это осознание потрясло меня настолько, что перетрудившиеся за минувшие сутки нервы не выдержали и я истерически расхохотался...
Андрей
Тю, совсем наш Стасик сбрендил! Трещал-трещал с дядькой этим на пулемётных темпах, потом принялся карманы выворачивать, - морда ки-ислая, как лимон жуёт, а потом ка-ак заржёт! Прямо-таки ухохатывается.
- Слышь, Троцкий, ты чё - живого Жирика увидел? Чё за приколы? Расскажи нам, мы тоже хотим повеселиться.
- Повеселишься, до слёз. Ты у нас главный историк и великий реконструктор, значит, должен помнить, когда русско-японская закончилась?
- В сентябре пятого года. Тыща девятьсот который. Вместе в школе проходили, только ты, по ходу прошёл мимо. А чё?
- А то, братец ты мой, что сидим мы тут такие красивые из себя, а на Дальнем Востоке эта самая война вовсю шпарит. 'Са-ами взорва-али 'Коре-ейца', нами потоплен 'Варяг'!' - совершенно немузыкально взвыл Трошицинский. М-да... Не Карузо и точно не Хворостовский. Вбыв бы певуна, да свой, жалко.
- В смысле 'шпарит'? - Вмешался в разговор Борис. - Что, и Порт-Артур осаждают?
- Не исключено. Спросить надо.
- И спросим! - Будка, когда захочет, может быть очень въедливым. - А скажите, пан Томаш, Порт-Артур японцы не взяли?
Обходчик, всё это время глядевший на нас с некоторым опасливым подозрением - как люди смотрят на скорбных разумом: 'тихий-то он тихий, а ну как бросится?!' - хмыкнул, огладив усы:
- В Артуре москали ещё в начале зимы капитулировали. Пан Бог даст - скоро мир настанет. Але ж я слышу, пан Анджей мувиць, цо до вржесеня война будет? Откуда пан те ведае?
- Предположения такие. Учёные люди говорят.
- Худо. У меня сёстрженец в войске, пока война идёт, увольнения им не будет, а Збыслав свой срок уже выслужил, пора бы уж повертаться в обрат, да и за хозяйство браться. Аглая как мужа схоронила, вовсе больна стала, она меня на семь роков старше, Збышек у нее млодший. А то от Кшиштофа новостей нет, да и то: с той Америки через море и напишет, а везут не скоро. Да и не пишет, холера! Так что лучше было б, если бы царь с микадо скорее мирились. Никакого добра людям от тей войны нема! - Поляк в сердцах хлопнул по столу.
- Эт точно. Как моя бабушка говорила: 'кому война, а кому мать родна'. А она была мудрая женщина, отец её, а мой прадед, многому научил, хоть в ссылке гимназий не кончала.
Наш гостеприимный хозяин насторожился:
- В ссылке? А за что его сослали?
- Бабушка говорила: за повстанне. Он из дворян вроде бы был, но когда судили - разжаловали, или как это правильно называется. А в ссылке женился, дети появились. Так что я вроде как тоже шляхетскую кровь имею. Видать, потому и дурной такой, со всеми задираюсь, вон, Стас подтвердит, в скольких драках мы с ним были.
Станислав только кивнул, дескать: 'было дело!'. Он в прошлые времена тоже большой любитель помахаться был, не то, что Будка. Тот до последнего норовил обойтись без кулаков, впрочем, если уж припирало - не тушевался. Но Борька - он вообще такой... метис купчины с дипломатом из старых советских фильмов 'про царизм'. Но товарищ хороший.
Пан Томаш встал из-за стола:
- За повстанне сослали? Славный у тебя, пан Анджей, пращур.
Подойдя к стене, снял с нее ту самую фотографию в бело-красной рамочке, бережно смахнув со стеклышка пыль невесть как оказавшимся в руках клетчатым платком, вновь вернулся на своё место:
- Мой дзядек, отец и двое вуйков теж повстанцы. В осемьсет шестьдесет тшетем дрались у славного пана Романа Рогиньского. В тем повстанне дзядек и вуйко так и згинелы. Ось лишь картка осталась. Поглядайте: то отец, то дзядек, а с краю - вуйки. А то, посредине - сам пан Рогиньский! Славный был пан!
Борис
Сидели мы за столом у пана Томаша довольно долго, уж точно - за полночь. Слушали больше, чем говорили: оказывается, у Лучицкого был, как у многих поляков, свой 'пунктик' на почве национальной гордости: больно любил дядька повествования о геройском участии своих родичей в Январском восстании поляков против царя. А поскольку жил одиноко, то найдя в нашем лице 'свежие уши', оторвался по полной. Наконец, обходчик уложил нас ночевать, сам же ушёл, по его словам, 'проверять путь'. Да, по зимнему времени вдоль рельсов ходить, на насыпи, где самый ветер - удовольствие маленькое. Но раз уж человек себе такую работу выбрал, никто не виноват.
