Я пожелал посмотреть на мастерство труппы, коли уж застрял в усадьбе. Для этого пришлось моим казачкам поработать, организовывая местных крестьян на приведение зала в порядок и помогая актерам установить декорации.
Зато потом мои парни с удовольствием ржали, наблюдая за перипетиями сюжета мольеровской пьесы «Мнимый больной». Правда, здесь и сейчас ее тяжеловесно называли — «Больным быть думающий». Да и весь текст перевода, на мой вкус, так же был тяжелым, а рифмы — вымученными. Но народ впечатлился. Впрочем, если отрешиться от языковой нормы этого времени, игра актеров мне понравилась. Некоторые, конечно, кривлялись, но остальные вполне себе вжились в роль и играли правдоподобно, несмотря на очевидное волнение.
Когда на сцене отыграли финальную сцену, я по привычке начал хлопать, чем немного озадачил своих соседей. Как оказалось, этого обычая в России ещё не знали. Но, глядя на меня, хлопать начали и мои свитские, и казачки, и скоро воронцовская труппа испытала на себе волнительные ощущения от звука аплодирующего зала.
Пока все были отвлечены раскланивающимися актерами и особенно актрисами, я подозвал начальника моей личной охраны Никитина.
— Афанасий, возьми-ка ты этих людей, — я кивнул на сцену, — под свое крыло. Я хочу, чтобы они знали тебя как своего непосредственного начальника. Строгого и заботливого. Денег на их содержание я выделю.
— Господь с тобой, царь-батюшка! — воскликнул Никитин. — Я же ничего в этих пьесках не понимаю. Зачем мне это?
Я ухмыльнулся.
— Ну, пьесками тебе заниматься не придется. Найдутся другие. А вот людей этих ты должен хорошенько узнать, понять и использовать. Ты ведь сам жаловался, что для моей охраны одних только мордоворотов недостаточно и что предупреждение покушений лучше, чем их отражение. А полагаться только на Хлопушу с Шешковским не дело. Вдруг недоглядят. А эти актеры могут стать твоими собственными ушами и глазами там, где казачки бессильны. Ты только приручи их. Они сейчас напуганы и неприкаянны. Самое подходящее состояние.
Никитин по-новому взглянул на труппу, и я понял, что идея ему понравилась. Пора была создавать личную секретную службу, параллельную ведомству Хлопуши. Негоже, когда информация ко мне поступает только из одного источника. Впрочем, тайный орден тоже можно рассматривать как спецслужбу. Так что источников у меня в идеале будет три.
Театральная труппа с благодарностью приняла покровительство Никитина. На сборы и переезд в Москву он им предоставил неделю и пяток казаков для охраны и сопровождения обоза с реквизитом и вещами труппы.
Само имение я забрал в казну, о чем окружающим крестьянам было объявлено. Судя по всему, это их даже не огорчило. Я же задумал разместить здесь ещё один детский дом-интернат. Для этих целей здание подходило идеально. Новиков, в чьем ведении были все беспризорники, со мной согласился и развил бурную деятельность. Усадьбе и пристройкам была проведена ревизия. Неразбежавшейся прислуге было предолжено оставаться на месте за зарплату и содержание. С чем все охотно согласились.
— Сотню воспитанников здесь точно разместить можно, — сделал вывод Новиков.
Последнюю ночевку перед въездом в Москву мы сделали в подмосковной усадьбе Разумовских в Горенках. Там меня уже ждали накрытый стол, натопленная баня и сам Мясников собственной персоной.
Когда уселись за стол, по правую руку сели мои служивые соратники — Подуров, Мясников, Овчинников, Крылов, Никитин. А по левую — статские: Соколов-Хлопуша, Шешковский, Новиков, Радищев, Челищев.
Под легкую выпивку из закромов графа Алексея Разумовского и богатую закуску генерал Мясников и начал рассказ о том, как именно была захвачена Москва.
— Взяли-то мы город махом. Ночью с четырнадцатого на пятнадцатое мая. Для того вперед были посланы команды охотников, что ночью стражу повязали да рогатки на валу отодвинули. А более никаких препятствий не было до самого Кремля. Там-то хоть ворота и заперты были, но толку-то! Со стороны реки стена разобрана напрочь. Так что мы по склону вверх внутрь и заехали.
Я сначала удивился, а потом напряг память и припомнил, что стену разбирали для начала реализации баженовского плана перестройки Кремля. Так это, значит, прямо сейчас происходит. Целы ли ещё приказные палаты и дворец Годунова или снесены уже?
Тем временем генерал продолжал рассказ:
— Серьезное сопротивление оказали только при захвате здания кригскомиссариата. Там очень деятельный комендант оказался и солдатики не гарнизонные, а из тех линейных частей, что к Орлову не успели. Но мы быстро из Кремля пушки прикатили, хоть и старинные, да годные. И раздолбали всю их оборону картечью. Коменданта казачки в горячке порубили, — Мясников развел руками, как бы извиняясь. — С нашей стороны потерь было в двенадцать человек. С их стороны полсотни, но то больше уже опосля того, как здание захватили и накоротке резаться стали.
— Сколько всего пленных и куда их определили? — спросил я.
— Солдатиков похватали человек триста, но сколько их всего по квартирам затаилось, не знаем пока. Офицеров же и прочих дворян обоего пола, что бузили или убежать пытались, наберется под тысячу. Всех их в Лефортовский дворец заперли. Туда, где во время моровой язвы карантинные палаты были. Стережем крепко, как ты велел, но никого понапрасну не обижаем. Туда же заворачиваем и всех дворян, что в Москву все эти дни въезжали. Кордоны-то мы сразу расставили, да в две нитки. Окромя того, похватали немало разбойного народу, что, пользуясь оказией, грабежами да душегубством занялись. Тех мы в подвалы кригскоммисариата засадили.
Я покивал.
— Среди обывателей московских смертных случаев много было?
— От наших рук с пяток самых непонятливых пулю или саблю выпросили. А вот разбойнички подушегубствовали изрядно. Я, каюсь, не сразу стал порядок наводить. Пока кордоны наладил, да неприятность эта с Павлом, — Мясников поморщился и продолжил: — Так что дня два три в городе буза была с убийствами да поджогами. Я, конечно, это дело в итоге пресек. Всех, кого мог, похватал, но покойников уже не поднимешь. Я даже списочек составил. Поминальные службы заказывать буду.
Я требовательно протянул руку:
— Дай. Весь этот грех на мне. Я в ответе.
Сотрапезники с уважением посмотрели на меня и проводили взглядом листок бумаги, который я упрятал в карман.
— Ну и как же так получилось, что вы Павла-то застрелили? — задал я наконец главный вопрос вечера.
Мясников тяжело вздохнул и ответил:
— Ну дык откуда нам было знать, что он вообще в Москве. Я думал, что он в Питере под юбкой у мамки. А он тут оказался. Да не в кремлевском дворце, там бы мы его сразу нашли, а в доме князя Голицына, что на Волхонке. Там же, как потом выяснилось, спрятался и обер-полицмейстер Москвы полковник Архаров. За день часть его людишек к нему стеклись. А на ночь глядя они и решили из города вырваться. Через Дорогомиловский мост перебрались на правый берег, да не на заставу пошли, ту, что на Можайск ведет, а вниз по течению, к тому месту, где Камер-Коллежский вал в реку упирается. Это напротив Новодевичьего монастыря. Там вал рекой размыт и по кромке может даже телега проехать. А у них с собой возок был, в котором жинка Павла ехала.
Я покачал головой. Ещё и «невестка» нарисовалась. Надеюсь, хоть её не укокошили. Мясников, хлебнув из бокала, продолжил:
— Вырвались-то они удачно. Архаровцы хорошо знают город и окрестности. Но с каретой им по оврагам да буеракам было не проехать, и пришлось на можайскую дорогу выворачивать. Про вторую линию кордонов они не знали, и у села Сетунь беглецы и нарвались на эскадрон Гурьевского полка, что под рукой Речкина Степан Леонтьевича ходит. Те, конечно, остановили беглецов, потребовали сложить оружие и сдаться. Тут Павел Петрович стал требовать, чтобы его пропустили, да ещё и вашим именем. Бумагу какую-то показывал. Казаки, было дело, смутились, но хорунжий все едино потребовал задержаться в селе до моего личного разрешения. Тут-то со стороны архаровцев кто-то и выстрелил. Хорунжего убило наповал. А поскольку все были на взводе, то тут же началась стрельба. Когда все кончилось, Павел лежал уже мертвый. Пуля вошла в висок. Вот так все было.
