Вадим отделывался разными непонятными для неё словами, единственным знакомым из которых оказался город.
Так, отвечая на вопросы девчонки, он бодро шёл за ней в обрезанной одежде иновых лаптях, держа в руках сплетённый из прутьев свёрток, наполненный рыбой. Идти в непривычной обуви оказалось весьма неудобно, опухоль на ступнях немного спала, но при каждом шаге мозоли, раны и потертости напоминали о себе. Лапти-то из лыка, а не из кожи. Чтобы хоть как-то приспособить неудобную обувь, он положил внутрь листы мать-и-мачехи с подорожником, ногам стало немного помягче и идти оказалось легче.
Сами же ступни он обложил листами подорожника, сложив их плотным прессом и обвязав надёрганными из ткани нитками. В такой обуви быстро идти не получалось, но он уже и не спешил, а то неизвестно, куда успеет. Пройдя небольшой перелесок, они углубились в лес, где вскоре вступили под сень вековых елей.
Здесь царила тишина и темнота. Солнце только-только стало опускаться за линию горизонта, а внутри уже наступил вечерний сумрак. Вадим не боялся леса и присутствующих в нем животных. А боялся он людей, самых жестоких хищников на земле, поэтому и ушёл от реки. Вдоль берега идти, к тому же, оказалось крайне тяжело, тучи комаров клубились над водой, выискивая себе аппетитную жертву.
А ещё страшно хотелось есть и ему, и девчонке. Попадались же только грибы, которые пришлось есть сырыми: и пресловутые сыроежки, и белые, остальные они собирали и несли с собой, надеясь найти огонь и зажарить их на костре.
Они ушли уже далеко от речки, двигаясь по еле видной тропинке, вьющейся между могучими стволами в глухом лесу. Девочка уже давно шла рядом с ним, а не впереди.
Вадим уже хотел остановиться, чтобы немного отдохнуть, когда впереди уловил неясное движение. Быстро среагировав, он шепнул Агафье.
— Прячемся!
Девчонка тут же отскочила в сторону, укрывшись под кроной пушистой невысокой ели. Сам Вадим спрятался под другой.
А по тропинке, не заметив их, тяжело двигался человек, одетый во всё чёрное. Когда он подошёл ближе, Вадим понял, что это был то ли монах, то ли кто-то ещё из этого племени. Уж больно одежда напоминала рясу, да и голову незнакомца покрывала чёрная складная шапочка. Человек нёс за спиной небольшой мешок, явно для него неудобный.
«Надо помочь! — решил Вадим, — заодно и к людям выйдем». И выскочил из-за ёлки.
— Ааа! — заорал монах.
— Не бойтесь, я свой!
Монах взглянул на него, отпустил мешок и без сил рухнул на землю, непрерывно крестясь.
— Извините, что напугал, — хотел сказать Вадим, но получилось что-то вроде: «Не пужайся, не вели гневаться», или ещё как-то. Вадим уже постепенно стал привыкать к своей новой речи, но ему не хватало практики. Нужно было больше разговаривать с аборигенами, чтобы говорить на их языке более свободно. Впрочем, Агафья в этом ему невольно сможет помочь.
Монах оказался уже пожилым мужчиной.
— Кто ты? — еле слышно произнёс он.
— Я мимо проходил, путешествую, а тут на село напали, я и сбежал.
— Кто напал?
— Разбойники, лихие люди. Я только трех на лошадях видел, еле сбёг от них, потом прятался, и вот сейчас иду, людей хороших ищу.
— Эхе-хех, где их теперь, хороших-то, найти. Одни лиходеи кругом, да мертвяки из земли лезут, спасу нет. Так и их похуже есть, те одержимыми зовутся. Я уж подумал, что всё, на одержимого попал, конец мне, и помолиться не даст, загрызёт. А я в село иду, надеялся там хлеба купить, но видно не судьба.
— А у меня рыба есть, но нет огня. Была ещё репа, но я её уже съел.
— Мы съели! — вынырнула из-под ели девочка.
— А это кто?
— Агафья, прибилась ко мне, из того же села.
— Эх, отрок, отрок, — укоризненно покачал головой монах. — Кто ж ты такой? Ладно, утром разберёмся. Пойдём место для ночлега устраивать. Есть у меня и огниво, и трут, мигом костёр разожжём.
Уже вместе они сошли с тропинки и, немного поплутав по лесу, нашли подходящее место под старой елью, нижние ветки которой давно ссохлись, и сама она вот-вот собиралась упасть от прожитых годов. Вывороченный корнями соседского дерева ком земли защищал от посторонних глаз их костёр.
Наломав лапника, они смастерили себе постели и заодно набрали сушняка для очага. Чиркнув огнивом, монах разжёг костёр, огонь запылал жарким пламенем, даря и тепло, и уют. Нанизав на тонкие прутья куски рыбы, они обжарили их на костре, и сразу, обжигаясь, принялись употреблять нехитрый ужин.
Монах ел осторожно, а Вадим, еле сдерживаясь, торопливо и почти не жуя, проглатывал рыбу. Девочка жевала неспешно, смешно при этом дуя на неё и морща свои белёсые бровки.
— Да, оголодал ты, отрок. Да и не мудрено. Издалека идёшь?
— Издалека, обувка вон вся развалилась. Заплутал я в лесу, отбился от своих. Вышел на село, не успел познакомиться да поспрошать, как на него напали поляки.
— Ммм, а чей будешь?
— Я Вадим Белозёрцев, так меня зовут.
— Вадииим, — протянул монах, словно пробуя имя на вкус. — Редкое имя, ты литвин?
— Да, — не стал спорить Вадим, а сам подумал: «Какой из меня, блин, литвин?»
— А чьих будешь? Ты же из поместных дворян, коль и имя, и фамилию имеешь? И к чьим вотчинам принадлежишь? Ближний боярин к тебе кто?
Вадим стал перебирать в уме фамилии бояр, которые слышал ещё в школе, но в голову ему ничего подходящего не лезло. Она была пуста, как барабан. Потом в сознании все же промелькнуло что-то из истории.
— Романовых бояр я человек.
— А, слышал. Странно, что ты далеко от их вотчины оказался. Ну, да это твоё дело.
— А вы куда идёте?
— Я-то? В монастырь. Оптина пустынь. Слыхал о таком?
— Слыхал, как не слыхать. Большой он.
— Да какой большой. Ты что⁈ — махнул рукой монах. — Церковь, да два дома дворовых, да избы и подсобные постройки, вот и весь монастырь. Даже стены толковой вокруг нет, так, штакетник из тонких брёвнышек, а нужна большая и высокая. Мертвяки до нас ещё не доходили, да их уже меньше стало. Схлынула их волна покамест, но то ли ещё будет! Ведь кто-то же поднял их из сырой землицы да на живых людишек натравил. От них зараза пошла, бесноватые те же появились, мертвяками покусанные. А ишо, я ужо упоминал, одержимые, коих от нормального люда не всякий отличить может. Но не буди лихо, пока оно тихо. Не ровен час, появятся, а мы беззащитны перед ними. Токмо одной молитвой и спасаемся.
— А возьмите меня с собой, а то у меня никого не осталось? Я у Романовых на птичьих правах был. Отец погиб, мамка померла, а братьев и сестёр Бог не дал, — начал врать Вадим.
— Выгнали, чтобы не кормить, и службу не дали? — прямо спросил монах.
— Да, — не стал спорить Вадим. — Не успел я военному мастерству обучиться, да и к грамоте больше склонен, чем к службе.
Нужные слова словно сами собой всплывали у Вадима в голове, наверное, от страха. Он и не думал ничего про службу, но логично, что в это время любой дворянин должен был уметь воевать. Собственно, изначально он и был для этого предназначен.
— Знакомо. Да уж, сколько сейчас боярских холопов по дорогам ходят, побираются. А ещё и боевые холопы есть. Вона слышал, Болотникова гурьба была?
Вадим кивнул, смутно припоминая, кто же это такой — Болотников?
— Ну, так вот. Он же боевым холопом был, да его на все четыре стороны отправили со двора. Он и пошёл. А что умеют боевые холопы? Воевать, а больше и ничего. Вот он и разошёлся, а бояре, как поняли, что он только пограбить, а не против Годунова, так и хлопнули его. Щас-то Шуйский на престоле… Ещё тот злыдень, да токмо что поделать. Давай спать уж ложиться. Возьму я тебя с собой, нам люди нужны. Ты, видно, и грамотный, и умный, да и руки на месте. Возьмём. И…
— А как же я? — звонко и плаксиво прозвучал голосок Агафьи.
— А девчонку возьмёшь с собою или одну в лесу бросишь? — отчего-то лукаво спросил его монах, — Чай, не твоя она кровь! Вдвоём нам легче будет идти.
— Возьму, вместе спасались, вместе и в помощь пойдём, — не стал колебаться Вадим. — Жалко одну бросать.
— О то дело! Грех ребёнка в лесу бросать. Мне-то тяжело будет её защищать, а вдвоём всё сподручнее: и защищаться, и в лесу путешествовать.
— А как вас звать-то, величать?
— Отец Анисим меня величают. Давай молитву прочитаем и спать.
Монах стал вслух читать, а Вадим вслед за ним повторять еле слышно, боясь, что тот поймёт, что он не знает ни одного
