Белые трибуны, заполненные народом, поднимались в виде амфитеатра, устроенного самой природой в глубокой ложбине. Верхний край Ипподрома окаймляла колоннада, а меж колонн открывался вид на Босфор, где проплывали корабли, на кипарисы азиатского берега, на башни и портики Палатия, на увалистый разлив черепичных кровель, белых куполов, триумфальных арок, на церковь Святого Стефана, откуда за ристаниями колесниц могла наблюдать базилисса – на трибуны допускался исключительно мужской пол.
Сама арена копировала римский Большой Цирк, вдоль нее тоже тянулась «спина» – невысокий каменный помост, загроможденный памятниками и статуями. Колоссальными иглами торчали обелиски – один был из розового гранита, его вывез из Египта Феодосий и установил посреди арены на четырех бронзовых кубах, а другой, догонявший по высоте пятиэтажку, был облицован позолоченными бронзовыми плитами. Тут же поместили знаменитый фонтан в виде четырех бронзовых змей с золоченой чашей, отлитой почти полторы тысячи лет назад, в честь победы эллинов над персами. Рядом стояла гигантская статуя Геракла, большой палец которого был толще талии смертного человека. И еще, и еще... Бронзовая Гера, мраморные Феодосий и Грациан, какие-то атлеты и неведомые боги... Хаотическое смешение эпох, стилей, масштабов! Все по отдельности – шедевры, собранные вместе, они подавляли чудовищной безвкусицей.
До Сухова долетел обрывок разговора, и он прислушался. Эпарх Константинополя тихонько делился с великим логофетом:
– ...Тюрьма в Октогоне обезлюдела. Собаки перебиты, тюремщики перерезаны...
– Бунт? – нахмурился великий логофет. – Побег?
– Ни то, ни другое. Логофет претория[59] докладывает, что все узники на месте. Тюремщики заколоты прямо во дворе, там же стояли кувшины с недопитым вином...
– Пьяная драка? – просветлел великий логофет.
– Это вряд ли. Собак постреляли из луков, со стены. Получается, что кто-то проник в Октогон и расправился с тюремщиками...
– Нет-нет, – замотал головой великий логофет. – Случилась пьяная драка. Ведь это доказано? – Он посмотрел в глаза эпарху с настоянием.
– Ну, разумеется, – понятливо усмехнулся эпарх. – Чего только не бывает от винных паров, а эти тюремщики пили, как варвары, не мешая крепкое хиосское с водой, и меры не знали...
– Вот и результат, – подвел черту великий логофет.
– Есть вести куда более тревожные, – понизил голос эпарх. – Кто-то из твоих приближенных, сиятельный, мутит «Зеленых»...
Великий логофет не побледнел даже, а посерел. – Этого... быть не может... – еле выговорил он.
– Еще как может... – притворно вздохнул эпарх. – Мои люди схватили двоих, и у обоих дома обнаружились целые арсеналы. А кроме оружия – чистые листы пергамена с готовыми свинцовыми печатями от твоего ведомства, сиятельный...
– Ты же не думаешь... – прохрипел великий логофет.
– Как можно, сиятельный, – тонко улыбнулся эпарх. – Но кто мог иметь доступ?
– Не время говорить... – слабым голосом сказал логофет.
– Боюсь, как бы не было поздно...
– Все так серьезно? Тогда... Тогда это либо Ираклий Кириот, патрикий, либо Евсевий Вотаниат, магистр... Кто-то из них, больше некому...
«Ага... – подумал Олег, напряженно разбирая слова, произнесенные тихими, задавленными голосами. – Я еще и в какую-то интригу вляпался, оказывается! Чем дальше, тем интересней...»
Тут гул толпы перешел в рев – базилевс дал знак особому сановнику, и тот обронил на арену платок. Игрища начались.
Взревели трубы, перекрывая людской гомон, распахнулись ворота, и на арену, покрытую благовонной пылью, выехали колесницы, отделанные золотом, сбруя коней, запряженных четверками, просто искрилась и переливалась драгоценными каменьями.
Возницы и сами выглядели по-царски. Разодетые в пух и прах, увешанные блестящими цацками, они гордо стояли на колесницах, правя упряжками. Вдобавок ко всему, на колесницах тряслись и качались арочки и столбики, плетенные из лозы и еле удерживающие пухлые гирлянды цветов, охапки цветов, целые цветочные копны.
– Василий Агарянин! – узнал своего любимца сын базилевса Христофор.
– А вон Бешеный Али! – воскликнул Стефан.
Трибуны ревели и стонали, приветствуя своих. Различались возницы по цвету плащей. Выступали венеты, или «Голубые», прасины звались «Зелеными», руссии числились в «Красных», а левки были «Белыми». Цвета сохранились со времен Рима, и у каждого находились свои сторонники-фанаты. Это были спортивные партии, за каждой из них стояли десятки тысяч болельщиков, которые легко превращались в сторонников того или иного политика, бунтовщика или царедворца – неважно. Разгул страстей на Ипподроме легко мог захлестнуть улицы Столицы Мира и даже восколебать трон. Вот и мутит кто-то «Зеленых»... Беспорядки готовит? И зачем? И кто? Неужто Евсевий под базилевса копает? Интересно, какая у него может быть цель? Нет-нет, сам он фигура мелкая, кто-то неизвестный стоит за ним, добиваясь своих целей... Каких? Государственного переворота? Тогда, скорей всего, во главе заговора или Христофор, или Стефан. Дескать, засиделся папочка, пора и нам порулить... Константин в заговорщики не годится – это интеллектуал, не способный устроить резню ради воцарения. С другой стороны... Да кто вообще сказал, что существует заговор?! Может, и Евсевий тут совершенно ни при чем? Бог весть...
Все это время Сухов стоял возле колонны с угла императорской ложи и делил свое внимание между кафизмой и ареной, рассуждая как телохранитель. Пройти в ложу императора с трибун было нельзя – две крутые лестницы по бокам кафизмы имелись, но двери были закрыты наглухо. И какие двери – их только тараном взломаешь! А иных подходов и не было – кафизма являлась как бы бастионом Палатия, выдвинутым к арене. Разве что меткий лучник мог засесть на верхней галерее Ипподрома и оттуда выцелить самодержца...
Олег внимательно оглядел колоннаду, венчавшую амфитеатр. Меж колонн белели фигуры, но не живые – это стояли прекрасные статуи, свезенные в Константинополь отовсюду – из Рима, из Александрии Египетской, из Антиохии, Коринфа, Афин, Пергама...
– Тебе нравятся конные состязания, варанг? – неожиданно обратился к Сухову Константин Багрянородный и улыбнулся. – Я перехватил твой внимательный взгляд и понял, что тебе понятна наша речь...
– Понятна, величественный, – поклонился Олег, не зная, как ему выкрутиться, и сказал: – Я должен быть внимательным, чтобы первым заметить опасность и вовремя отреагировать на нее... Мне за это деньги платят.
Однако этот пассаж, должный продемонстрировать грубую приземленность варвара, дабы отпугнуть тонко организованного Константина, не сработал. Багрянородный усмехнулся только.
