– На это было две причины, ваше святейшество, – чуть нахмурив брови, что не ускользнуло от проницательных глаз понтифика, отвечал рыцарь. – Во-первых, наша миссия потерпела неудачу, и рассказывать было, собственно, не о чем. Мы действительно добрались до Багдада, где узнали о том, что Чингисхан умер, а его преемник еще не избран. Для того чтобы как можно скорее принести эту весть в христианский мир, мы двинулись назад. На обратном пути нас атаковали одновременно наемники-генуэзцы и воины эмира Газы, Салеха. В разгар сражения началось землетрясение, и все, кроме меня, погибли под камнепадом либо утонули в водах горного потока. Я чудом уцелел, не попав под завал. Более мне ничего не известно. Во-вторых, его высокопреосвященство, патриарх Геральд, при встрече удовольствовался лишь моим коротким сообщением о гибели всех рыцарей и не проявил ни малейшего участия в судьбе нашего крестоносного братства. Поэтому я, сочтя, что мой крестоносный обет исполнен, начал устраивать собственные дела.
– И устроил их просто великолепно, – усмехнулся папа своей тяжелой волчьей ухмылкой, – я слышал, что виноградники Монтелье и греческие владения, полные оливковых рощ, приносят тебе столь изрядный доход, какой не снился и многим графам по эту сторону моря.
– Ваши сведения, святой отец, как и в случае с моим несуществующим баронством и событиями в Гренобле, во многом верны, хоть и несколько преувеличены, – улыбнулся рыцарь. – Источником моего благосостояния являются трофеи, добытые в боях за веру, а что касается моего возвышения – в рыцари меня посвятил сам приор Сен-Жермен. До того как отряд погиб в Трансиордании, мы побывали в нескольких сражениях, и мессир счел мои, несомненно, не столь уж и значительные заслуги на это достаточным основанием.
– Так или иначе, ты теперь благородный рыцарь, владетельный сеньор и очень богатый человек, – Григорий протянул руку куда-то в сторону розовых кустов. Оттуда немедленно появился слуга, держащий в руках высокий стакан венецианского стекла, и, соблюдая предельную почтительность, помог папе сделать несколько глотков, – но я, – промочив горло, продолжил понтифик, – пригласил тебя не для того, чтобы выспрашивать тебя о твоих личных делах. Мне нужно знать, не вез ли Сен-Жермен с собой какое-либо послание? Может быть, он обмолвился хоть словом? Говорили, что вас на обратном пути сопровождали какие-то монголы…
– Увы, ваше святейшество, – снова нахмурился рыцарь, – я был не столь значительной фигурой в братстве, чтобы мессир обсуждал в моем присутствии свои дела. Во время последнего боя нас разделила обвалившаяся скала, и ничего о дальнейшей судьбе предводителей миссии мне не известно. Монголы на самом деле выделили нам отряд для сопровождения по пустыне, но они, не дойдя до Иерусалима, возвратились назад, чтобы как можно скорее узнать о результатах харултая.
– Харултай состоялся прошлой осенью, – кивнул головой понтифик, – на нем, вопреки всем ожиданиям, избран великим ханом не законный наследник престола, Толуй, а его старший брат, Угедей. По всему монгольскому царству ходят упорные слухи, что Толуй, слабый здоровьем и подверженный пагубной страсти неумеренного винопития, сам отказался от верховной власти в пользу талантливого и энергичного брата. Он сложил с себя полномочия правителя, возложенные на него на время двухлетнего траура, и теперь пребывает в одном из стойбищ Внутренней Монголии, где доживает последние дни. Также ходят слухи, что он убит, отравлен или просто исчез, однако ни подтвердить, ни опровергнуть их мы не можем. Насколько нам известно, новый правитель, Угедей, отказался от похода в Левант, и теперь монголы готовят большой набег на царство булгар. Вместо обещанной подмоги святой земле против сарацинских султанов направлен один лишь корпус какого-то Чормаган-нойона. Да и тот не движется в Сирию, а занимается лишь тем, что гоняется в киликийских горах за недобитыми хорезмийцами и их предводителем Джалал ад-Дином. Не могу взять в толк, зачем ему эти несчастные беглецы, которые сейчас целыми семьями переходят на службу к конийскому султану? От них Иерусалимскому королевству не исходит ни малейшей угрозы. Однако, сын мой, меня больше интересует то, что ты можешь поведать о происходящем в святой земле.
Завершив продолжительный монолог, папа умолк и, продолжая непроизвольно покачивать головой, устремил на рыцаря испытующий взгляд.
– Не знаю, какие именно сведения доходят до вас с Востока, святой отец, – внимательно выслушав Григория, отвечал рыцарь, – однако то, что я там видел, вряд ли вас порадует. Неожиданное и неоправданное наложение интердикта на Иерусалим превратило и так уже почти проваленный поход в настоящий фарс. В церквах не проводятся службы, а пилигримы и крестоносцы толпами возвращаются в Европу, не получая индульгенций за исполненный крестоносный обет. Да и сам Святой Град все это время находится в странном положении. Патриарший клир как был, так и остался в Акре. Никто, за исключением немногочисленных госпитальеров и небольшого отряда тевтонцев, не заботится о приеме паломников. Стены города так и не восстановлены, и окрестные эмиры то и дело совершают на него грабительские набеги. Поверьте, если подобное положение продлится еще несколько месяцев, то о возвращении Святой земли можно будет забыть навсегда.
– Ты честен, рыцарь, и не боишься говорить правду, сколь бы она ни была тяжела, – кивнул Григорий, бросив на посетителя быстрый взгляд хищника, приготовившегося к броску, – и я хочу за это тебя наградить. Завтра утром я буду служить мессу в кафедральном соборе и, в благодарность за заслуги перед делом защиты веры, хочу лично совершить над тобой обряд святого причастия.
– Ваше предложение – это огромная честь для столь малозначительного человека, – сделав небольшую паузу, словно тщательно продумывая ответ, медленно произнес рыцарь. – Однако, как истинный христианин, я вынужден сказать, что перед самым отъездом из Арденн исповедовался и причащался у кюре Мерлана. Увы, но Господь не допускает двойного отпущения за одно и то же прегрешение. Мчась по бургундским холмам, альпийским перевалам и равнинам Ломбардии, я так спешил как можно скорее прибыть на назначенную аудиенцию, что большую часть дня и ночи проводил в седле. Так что с тех пор единственными моими грехами можно считать разве что нескольких случайно раздавленных на дороге сусликов. Думаю, что столь незначительные прегрешения недостойны того, чтобы их отпускал глава Святого престола.
В глазах папы засветилась почти неприкрытая злость, замешанная напополам с уважением.
– Если бы мои богословы были столь же искушены в умении уходить от коварных вопросов, как этот простой рыцарь, то церковь уже давно повелевала бы миром… – пробормотал он себе под нос. – Что же, выходит, я не ошибся в тебе, сын мой. Но если ты ожидаешь, что после подобного ответа впадешь в немилость, то ты ошибаешься.
