— Но если они договорятся и попробуют вместе? — несмело предположила Элизабет.
С минуту маршал то ли обдумывал ее слова, то ли подбирал слова для необидного ответа, взирая на снующих оперативников.
— Нет, этого не будет, — сказал он наконец. — У русских это первая операция такого масштаба и дальности, она уже отняла у них много сил и решимости. Скорее всего, они просто не решатся на повторение, оценив все трудности. Ну а если все же решатся… Тем хуже для них, потому что в этом случае начнут сказываться недостаток опыта, все ошибки и просчеты, что они уже допустили. В таких случая ошибки до поры накапливаются незаметно, а затем сходят сразу и все, как лавина в горах. Чтобы позволить себе два массированных вылета на дальний морской перехват за один раз, нужно быть очень опытным специалистом. Немцам до этого еще далеко. Русским — тем более.
— Мы могли бы попробовать перехватить русских на обратном пути, — снова предложил Премьер. — Все-таки поднять корнуэльцев…
— Мы могли бы, — сухо отозвался маршал. — Но мы не станем. У нас хватит сил только на кого-то одного, и в такой ситуации бьют сильнейшего.
* * *
Клементьев в голос кричал в микрофон, страшно матерился и умолял отменить атаку, но было слишком поздно. Вторая волна немцев была перехвачена еще на подступах эскадрильей «харрикейнов» по наведению с прибрежных радаров километров за 30 до кораблей. Ворожейкин чудом сумел выйти напрямую на руководство объединенных воздушных армий ГДР и пересказать ситуацию из первых рук, но никак не мог приказать, только порекомендовать. Понимая, что в свою очередь никто из немцев не возьмет на себя ответственность личным приказом отменить операцию в критический момент боя, на пороге кажущегося успеха. Это мог бы сделать только Красный Барон, чей авторитет и вес могли заменить любой официальный статус. Но Рихтгофена не нашли.
Даудинг непрерывно наращивал силы, английские командиры и пилоты совершили подлинное чудо, спланировав и выстроив непрерывный конвейер самолетов над караваном. Работали все эскадрильи Уэльса и значительная часть Корнуэльса, некоторые пилоты совершили уже по три вылета подряд.
Немцы атаковали.
* * *
Сильнейшая судорога свела руки Элизабет, она едва сдержала крик боли. Королева до крови прикусила губу, разжимая кулаки. Она и сама не заметила, что по меньшей мере последние полчаса сжимала их с неослабевающей силой, лишь напрягая мускулы при каждом новом перемещении значков на стекле. Разноцветные линии и условные значки наконец начали складываться в понятную для нее картину, во многом пугающе таинственную, но в целом понятную. Кроме того, Даудинг изредка давал краткие, но неизменно точные и понятные замечания, обрисовывая отдельные аспекты противостояния, развернувшегося над волнами Кельтского моря. Элизабет перестала чувствовать себя Золушкой на чужом балу, став если не участником, то по крайней мере полноправным свидетелем.
Синие значки, обозначающие британские авиаэскадрильи, сомкнулись вокруг силуэтов корабликов, встречая красные с черными крестиками стрелы немецких торпедоносцев.
Там, за сотни километров от этого места, теплого, удобного, надежно защищенного, корабли шли вперед, как огромные механические пауки-водоходы, мигая рубиновыми глазками орудийных залпов, раскидывая огромную густую сеть дымных следов трассеров, захлебывались свирепым лаем многоствольные артиллерийские батареи, извергая тонны убийственной стали. Само море походило на адский котел, источая дым и пламя горевшего топлива, кипя от падающих осколков бесчисленных зенитных снарядов. Тяжелые машины немцев, похожие на огромных жуков, сбрасывали торпеды, тянущие к судам тонкие пальцы бурунных следов, чтобы обхватить их мгновенной вспышкой, смять обшивку объятием взрыва сотен килограммов взрывчатки, пустить внутрь жадную воду, жаждущую жертв богам моря и войны.
Сколько прошло времени, минута, четверть часа или вечность, она не поняла. Все так же сновали вокруг возбужденные люди, забывшие регламент и устав. Все так же дымил Черчилль, Даудинг был все так же сух, спокоен и холоден. Болели пальцы, никак не желая простить хозяйке такого насилия.
Но что-то изменилось. Что-то неуловимо изменилось. Как будто в тесном помещении, полном затхлого застоявшегося воздуха, открыли тонкую щелочку, от которой повеяло первым, почти невесомым сквозняком. Движения оперативников стали чуть бодрей, поступь посыльных — чуть быстрей.
Даудинг встал, слегка потянулся и неожиданно громко припечатал узкой ладонью свой любимый том географического атласа. И сразу же, будто устыдившись такого неподобающе резкого проявления эмоций, едва ли не с поклоном сказал:
— Третья атака отбита. Есть некоторые потери с обеих сторон, но относительно небольшие. Немцы возвращаются, и я бы сказал, что при некоторых усилиях сегодня удача может оказаться на нашей стороне.
Черчилль критически скосил взгляд на неведомо какую по счету сигару, догоревшую почти до основания.
— Давно бы так, — сварливо, пряча за недовольством надежду и страх спугнуть удачу, буркнул он. — Поднимаете Корнуэльс? Последний резерв?
Даудинг широко улыбнулся, впервые за эти сутки, а может быть, и за всю неделю.
— Безусловно. Торжественные проводы до дверей своего дома — привилегия дорогого гостя и проявление уважения радушного хозяина.
«Пришло время для какой-нибудь исторической фотографии, — подумал Черчилль, — но надо будет очень тщательно выбрать композицию и ракурс». Дежурный фотограф, истинный профессионал своего дела, уже почти сутки ожидал в специальном автомобиле со всей аппаратурой наготове. Впрочем, нет, рано, слишком рано. Он никогда не был особенно суеверен, но неудачи последних лет отучили праздновать день до заката.
Посмотрим, что будет дальше.
* * *
Когда рваный строй немецких торпедоносцев, среди которых почти не было неповрежденных, собрался для возвращения, Даудинг выложил последнюю карту — корнуэльсских «спитфайров», наведенных теми же РЛС, и отход немцев превратился в избиение. Только уже над Проливом советские «МиГи» и немецкие «люссеры» прекратили истребление, но до этого дотянули немногие. И в этот момент, когда казалось, что хуже уже быть не может, Хью Даудинг поставил последнюю точку в единоборстве. По его приказу бомбардировочное командование RAF поддержало общий настрой — «блейнхеймы» на малой высоте вышли к побережью Северной Франции, сумев отбомбиться по пяти аэродромам. Ущерб был невелик, но оказались повреждены многие взлетные полосы. В первые минуты на это никто не обратил внимания, подсчитывая более зримый ущерб — технику, склады, топливо. До тех пор, пока возвращавшиеся торпедоносцы не стали заходить на посадку.
