– Ты сейчас специально так жестоко себя ведешь? Отыгрываешься на мне?
– А ты всю свою жизнь специально себя как конченый ведешь? Отыгрываешься на других людях? Генрих, вот с кем с кем, а с тобой миндальничать я бы в последнюю очередь стал.
– Ты зачем сейчас пришел?
– Я же тебе уже сказал. Сделать вид что договариваюсь с тобой. Ну и, конечно, не в последнюю очередь проверить, что наш договор в силе. Терпеть ненавижу мартышкин труд, знаешь ли. Так что, если ты решил спрыгнуть не из окна, а с наших договоренностей, сообщи заранее.
– У меня к тебе будет просьба.
– Какая?
– Дим, можно я не сам?
– Что не сам?
– Не издевайся, ты все прекрасно понял. Можно оформить как несчастный случай? На охоте, например.
– Генрих, ты вертишься как уж на сковородке! – даже удивился Родионов. – Не-не-не, прости, у меня легиона душегубов нет. А даже если бы и были… Знаешь, всегда должен быть не только пример лучшего из лучших, но и эталонный образец того, кем не надо быть. Когда ты пустишь себе пулю в голову, в узких кругах это будут весьма широко обсуждать, а грамотные люди сделают грамотные выводы. Так что давай сам, все сам, друг дорогой.
– Сколько у меня времени?
– Все также, еще несколько месяцев я могу попридержать прокурорских. Но это не просто, там парни борзые, уже когтями землю цепляют, готовы тебя рвать начать на британский флаг. Я поэтому спрашиваю еще раз: у нас все в силе?
– Да, – ответил Генрих после небольшой паузы.
– Генрих. Друг. Я слышу некоторую неуверенность в твоем голосе. Скажи честно, ты настроен меня обмануть?
Вместо обмануть Родионов использовал иное слово, гораздо более емкое по звучанию.
– Нет, – сдавленно ответил Станкевич.
– Понимаю, – покивал Родионов. – Понимаю… Генрих, ты сейчас все еще ищешь пути спрыгнуть с поезда? Ты еще не понял, что таких путей у тебя просто нет? Ты серьезно намереваешься меня обмануть?
– Нет, ты не так понял.
– Я все так понял, друг. Это ты ничего до сих пор так и не понял своей тупой головой! Ты либо можешь купить своей дочери достойную жизнь, получив забвение и даже похороны с воинскими почестями, либо же окажешься в позорной яме навсегда, отправившись зону топтать и мундиры для родной милиции шить остаток жизни. Мне даже ничего не нужно будет делать, тебя не преминут смешать с грязью все те, кто не забыл как ты вел себя, когда была возможность показать свое истинное лицо. Отыграются на тебе, и на твоей дочери. Тебе напомнить хотя бы пару фамилий?
– Я все понял, Дим. Я обещаю, что сделаю как договорились.
Родионов долгим взглядом посмотрел на отнявшего от лица пакет со льдом Генриха, после чего кивнул.
– Вот и отлично. Не хворай.
Родионов поднялся. Посмотрев еще раз на вмятину на месте лица у портрета, он покачал головой, после чего не прощаясь и не оборачиваясь направился к выходу из кабинета.
– Генрих? – обернулся он от самой двери.
– Да?
– Ты название благотворительного фонда запомнил?
– Что?
– Генрих, ты реально придурок или сейчас притворяешься?
– Справедливое что-то.
– «Справедливая помощь»
– Да, запомнил.
– Выполняй. Хоть что-то хорошее в своей жизни сделаешь, – с этими словами Родионов закрыл за собой дверь.
Станкевич убрал подтаявший, но еще холодный пакет от лица и долго смотрел Родионову вслед. Несколько минут, не меньше, после чего открыл ящик стола. Таким же долгим взглядом он посмотрел на свой наградной пистолет, потом резко захлопнул ящик и снова откинулся в кресле, вновь прислонив к лицу холодный компресс.
По лицу второго секретаря московского обкома от подтаявшего пакета стекали капли воды. И слезы.
Еще буквально минуту назад все было просто великолепно.
Вчера вечером Родионов довольно быстро решил вопрос со Станкевичем, так что никакого продолжения история с избиением, удивительное дело, второго секретаря московского обкома не получила.
Сегодня утром я попрощался с Алисой. Нормально попрощался, да и общались мы с ней вчера вечером нормально, даже пару серий нового сериальчика вместе посмотрели. Девушка притихла, характер и воспитание свое не показывала, даже улыбалась иногда немного застенчиво. Увидит кто ее в таком состоянии, до сей поры незнакомый, может даже подумать, что хорошая девушка.
С первыми лучами солнца Алиса покинула гостиницу – Родионов отправил ее на ведомственную дачу, обещав через неделю свозить и помирить с отцом. Время до обеда забрало ленивое ничегонеделание, два завтрака и подготовительные хлопоты, но сейчас я уже был готов к выходу из отеля – надев привезенную парадную форму, наводил последний лоск перед зеркалом.
Сегодня меня ждали в посольстве Конфедерации, чтобы возвести в статус кавалера ордена «Легион Почета» – вручаемого за выдающиеся заслуги. Орден мне полагался четвертой степени – статуса «легионер», предусмотренного для награждения младших чинов, но зато с литерой «V», подразумевающей проявленную в боевой обстановке отвагу.
Красавчик я, конечно – парадную форму до этого момента надевал всего один раз, больше поводов не было. Сейчас же, когда к знакам отличия на правой стороне груди добавились планки государственных наград – медали «За Отвагу» и орден Богдана Хмельницкого четвертой степени, так и вовсе отлично выгляжу.
Горжусь собой.
Даже прямо сейчас, несмотря на накатывающую как девятый вал новую проблему, краем глаза смотрел на себя в зеркало и не мог об этом не думать. «Вид имел лихой и придурковатый», – подсказал внутренний голос, после чего я полностью вернулся в реальность и перестроился на рабочий лад.
Снова посмотрел в глаза недавно ворвавшемуся в комнату Семеновичу, и наконец убрал руку от заломленного берета, который только что поправлял, выверяя положение кокарды.
Так, что он только что спросил. Что я знаю о мобилизационных мероприятиях и порядке их проведения в Российской Федерации? О, это прекрасная история. Если глядя на себя в зеркало в парадной форме я невольно гордился собой, то проходя Курс молодого бойца, вникая в действующую в этом мире мобилизационную систему, я гордился страной.
Три месяца обязательной службы, девяносто дней – каждому, чтобы никто не ушел обиженный. Если служба проходила в гвардейских
