– Ну и вычеркните их всех! – закричал Смерчев.
– Но вы же понимаете, что тогда никакого романа не получается. Получается какая– то чепуха. И вообще вы меня просто не понимаете. Да если бы я умел так корежить свои романы, мне бы к вам и ездить незачем было. Я бы еще тогда, в социалистические времена, при культистах, волюнтаристах, коррупционистах и реформистах сделал бы знаете какую карьеру! Я бы уже тогда был секретарем Союза писателей. Героем труда, депутатом и лауреатом. И еще б гонорары получал мешками. Но я тогда этого не умел и сейчас не умею.
В кабинете наступило тяжелое молчание. Участники заседания переглядывались, а Коммуний Иванович расстегнул и опять застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки.
Вдруг Пропаганда Парамоновна вскочила на свои короткие ножки, подкатилась ко мне сзади, обняла меня и своими большими грудями прижалась к моим лопаткам.
– Ну пожалуйста, ну миленький, – забормотала она сладеньким голоском, – ну что ж ты такой упрямый, ну что ты противишься, прямо как осел какой-то. Ну, пожалуйста, помоги нам, я тебя прошу. Как женщина тебя умоляю.
Она вдруг опустилась на колени, обхватила мои ноги руками…
– Ну миленький, ну хорошенький…
Я разволновался, вскочил на ноги, уперся руками в ее колючее темя и стал отталкивать.
– Да что вы! – сказал я. – Да что это вы такое устраиваете? Да как вам не стыдно!
– Позорник! – вдруг услышал я голос Звездония. – Он еще говорит о стыде! Негодяй! Ты посмотри, кто перед тобой стоит на коленях! Женщина! Мать! Генерал! А ты… Да я тебе сейчас всю морду в кровь разорву!
С этими словами он подскочил ко мне, стукнул ногою в пол и ринулся на меня с кулаками. Хорошо, я успел как раз вырваться из объятий Пропаганды, схватил Звездония за бороденку, потянул вниз и расквасил его физиономию о свое колено.
Умываясь красной юшкой, он отскочил с диким ревом и стал у стены, прижавшись к ней спиной. Он закрыл лицо руками, но кровь текла сквозь пальцы, капала ему на рясу и на пол.
Участники заседания изумленно смотрели то на меня, то на Звездония. Первый раз за все время я перехватил взгляд Искрины и понял, что она в ужасе.
– Да это же настоящий террор! – вдруг зловеще произнесла Пропаганда Парамоновна.
И в кабинете наступило молчание, от которого мне стало не по себе.
Маршал Взрослый вдруг встал и вышел.
И я заметил, что сразу все присутствующие не то чтоб облегченно вздохнули, но расслабились. Дзержин вскочил и подбежал к Звездонию.
– Ну что тут у тебя? – спросил он довольно грубо. – Ну, ничего страшного. Задери голову вверх, и кровь остановится. Все в порядке, – сообщил Дзержин Смерчеву.
– Да как это все в порядке? – возмутилась Пропаганда Парамоновна. – Какой же это порядок, когда совершается бандитское нападение?
– Помолчи! – оборвал ее Дзержин – Вот что, – сказал он и заходил кругами по комнате. Наша дискуссия с Классиком зашла слишком далеко. Мы требуем от него чего-то, он нас не понимает, а почему?
– А потому что враг, поэтому и не понимает, – сказала Пропаганда.
– Да, вероятно, поэтому, – печально улыбнулся Смерчев.
– Ну зачем же так! – хлопнул себя по ляжке Дзержин. Зачем сразу же враг? Зачем кидаться такими словами? Я лично, как работник БЕЗО, привык искать в людях хорошее, самое лучшее, что в них есть. Мы должны нашего Классика попытаться понять. Дело в том, что я тут просматривал всякие старые дела предварительных писателей и обнаружил, что среди них было много, в общем-то, ненормальных и с ними надо обращаться тонко. Потому что иначе они упираются. Как вот сейчас он. А все дело в том, что он человек творческий, ему нельзя просто приказывать сделать то-то и то-то, а мы должны предложить ему широкий выбор, чтобы размах был для творчества. Ну, допустим, не хочет он указать местонахождение сейфа. Ладно, не надо. Не хочет вычеркнуть своего героя, это можно понять. Но послушай, дорогуша, – обратился он уже лично ко мне. – Ты можешь сам что-нибудь придумать. Допустим, не хочешь вычеркивать своего этого, но можно сделать, что он умер – и все. И на этом поставить точку. Или, допустим, его не заморозили, а засолили. А?
Дзержин посмотрел на меня, и другие последовали его примеру. Даже Звездоний, боясь опустить голову, как-то ее слегка развернул и посмотрел на меня по-птичьи.
– А что? – сказал Смерчев. – По-моему, идея хорошая. Продуктивная.
– Да глупости это, – возразил я устало. – Кто ж это станет засаливать человека? Он же не огурец и не свинина.
– Ну это я просто так, – сказал Дзержин. – Это я сказал как бы в порядке бреда. Ну можно чего-нибудь другое придумать. Допустим, его заморозили, в сейф положили, а там дырка, он разморозился и протух. Короче говоря, всякие варианты могут быть. Тебе лучше видно, ты ж художник.
В это время Искра глянула на меня, и я понял, что она категорически против таких поправок. Может быть, если б не этот ее взгляд, я бы и уступил. А так…
– Нет, – сказал я, чувствуя, что минута слабости прошла. – Нет, такого не будет. И вообще, раз вы так со мной разговариваете, я с вами никаких дел больше иметь не хочу. Не надо мне ни юбилеев ваших, ни почестей. Я вот только дождусь своего космоплана и уеду к себе обратно в Штокдорф.
– Без визы? – зажимая нос, с любопытством прогнусавил Звездоний.
– Без какой еще визы? – спросил я настороженно.
– Ну как же, – улыбнулся Смерчев. – У нас же существуют определенные правила пересечения границ. У нас без визы нельзя. У нас даже для того, чтобы выехать в Первое Кольцо, куда-нибудь, понимаете, допустим, в Калужскую область, и то виза нужна.
Так это, – махнул я рукой, – касается ваших комунян. А я не только не комунянин, я даже советского гражданства вот уже шестьдесят лет с лишним лишен. И вообще я не ваш.
При этих моих словах все члены Пятиугольника как-то странно переглянулись, а Коммуний Иванович улыбнулся, широко развел руки и, называя меня моим человеческим именем, удовлетворенно сказал:
– Нет, Виталий Никитич, вы наш. Ведь мы вас реабилитировали.
Гостиница Социалистическая
– Куда ты меня привез? – спросил я Васю.
– Куда приказали, – отвечал он. – Вы теперь будете жить здесь. – Он, указал мне на длинное приземистое здание и, пока я разглядывал это здание, включил скорость и укатил, обдав меня клубами пара.
Когда пар рассеялся, я при лунном свете разглядел, что здание представляло собой что-то вроде барака, все окна которого были совершенно темны. Над дверью посреди барака тускло отсвечивала ободранная вывеска:
