— Отойдите. — «Меченый» поднялся. — Я сам.
Он потрогал разбитую губу, облизнулся, сплюнул, и извлек из кармана… кусок велосипедной цепи.
М-дя, совсем хреново у него с головой. Цепью надо уметь бить. Именно уметь, иначе получается «обезьяна с гранатой». Тяжелая гибкая цепь инертна и опасна для самого хозяина. Если он промахнется по цели, то запросто себя огреет. А велосипедная цепь гнется в одной плоскости. Это дает мне шанс. Я даже улыбнулся. «Меченого» это разозлило, а злость плохой советчик. Фирмач сделал два круговых взмаха и уверенно пошел на меня. Внимательно смотрю на его руку с цепью. От двух свистящих взмахов ушел легко, при этом следя за тем, как «меченый» сам уворачивается от цепи. На третий раз я шагнул в сторону и вперед. Левой рукой поймал его кисть и дернул вверх и от себя. Цепь просвистев смачно хлестанула своего хозяина. Я тут же перехватил цепь и рванул её на себя. Фирмач взвыл. Ну да, больно, руку и бедро… а нечего железками баловаться!
Цепь мне ни к чему, хотя могла бы помочь. Раскрутил и запустил её вверх. Она перехлестнулась в ветвях. Вот и отлично.
— Че стоите, мля! — чуть не плача крикнул «меченый».
Пацаны кинулись вперед.
Сначала они больше мешали друг другу. Но потом…
Удары сыпались со всех сторон. Я крутился, как мог, и сам бил, но на один мой удар тут же получал три. Уклонится, или отбить не получалось. Даже скользящие удары стали отдаваться болью. Сбили с ног. Чуть согнулся и закрыл голову руками. Спина, бока тупо болели. Кто-то по горлу попал, чуть не задохнулся. Топтали жестко. Сознание выключилось взрывом в голове.
Не знаю сколько я в отключке лежал. Где и что болит уже можно не спрашивать. Болело все. В голове словно набат с частотой пульса бьёт, плюс однотональный звон в ушах, и сквозь все это слышу знакомый голос:
— Так-так, и что мы тут видим?
«Андрон с серьёзными людьми дела имеет, — сказал тогда Вершина. — Кто ты для него? Мелкота. Не будет он делом рисковать, можешь быть спокойным. Вот Макс да, на тебя очень злой».
Нет, Вершина, тут ты ошибся, не Макс на меня злой, а его старший брат. И видно очень больной на голову, раз опускается до мелкой мести младшему в два раза пацану.
— Поднимите его.
Меня подхватывают под руки. Кто-то хватает за волосы и поднимает голову. Вижу Андрея Михайловича Громина, собственной персоной. Рядом еще двое взрослых. Смотрят с напускным безразличием.
— Ну что, сученок, настал момент ответ держать? — Щерится бывший физрук. — Жаль, что Короткого пока не достать, но я настойчив, и его достану. Пожалеет, что связался со мной.
А мне как жаль, что меня держат за руки. Уж нашел бы силы в твою харю дать. Но… даже ответить не смог. Прохрипел только. Сильно мне по горлу попало.
— Что-что сказал? — склонился Громин, сжимая мои волосы.
Плюнул в его харю. Хорошо попал.
Голова от толчка мотнулась. Громин вскочил. Вытерся.
— …! — В последний момент увидел кроссовину. И отвернутся не смог. Все окрасилось в красный цвет.
— …! — шипел Громин. И я ощущал его удары красными вспышками в сознании, которое как назло не терялось.
И тут все прекратилось. Что-то капнуло. Еще раз. Не сразу понял, что мою голову кто-то бережно держит. Промаргиваюсь. Надо мной Марина плачет. Почему она здесь? Пытаюсь подняться. Что-то сказать, успокоить, но только хриплю. Она мне отвечает, но я не слышу. Ничего не слышу. В голове постоянно бумкает. Дышать тяжело, грудь ломит.
Наконец, с помощью Марины удается приподняться. Вижу дядю Мишу. Он, сжав кулаки, стоит рядом и что-то Громину говорит. Сам физрук полулежит. Лицо перекошено, губа разбита. Его друганы тоже валяются, за отбитые места держась. Остальные «лица» на расстоянии мнутся, по виду готовые дать стрекоча.
Я догадываюсь, что именно Тихомиров Громину говорит, только вряд ли дядя Миша до совести физрука достучится. По лицу видно. Тот что-то отвечает. Зло так. С усмешкой. Тихомиров сильнее сжимает кулаки и шагает к Громину.
Меня держит Марина. Не отпускает, а я пытаюсь встать и остановить дядю Мишу. Хриплю и тянусь. Тихомирова надо остановить. То, что может произойти….
Бах! Бах! Бах!
Время для меня остановилось. И в полной тишине я вдруг слышу шепот Марины:
— Мамочки…
Она меня уже не держит. Я рывками ползу к дяде Мише. А он падает. Медленно падает. Хочу успеть подхватить, но воздух будто превратился в густой кисель. Я не успеваю. Тихомиров падает ничком. Глаза его открыты. Что-то шепчет. Склоняюсь над ним. Он вздрагивает и… что-то через меня прошло. Как разрядом тряхнуло. Я как будто постарел на целую жизнь. Понимаю — он умер. Хотелось завыть.
А вокруг замершая картинка. Марина, закрывшая ладонями лицо. И все вокруг, включая Громина, с испуганными лицами. Кто-то сбросил оцепенение и заорал:
— Атас! — И бросились в разные стороны. Но как-то странно. Медленно, будто в замедленном кино. Секунда как вечность…
Боль отступила. Ушла вглубь, а вместо неё забурлила холодная ненависть. И появилась цель. Единственная.
Я никогда на задержаниях не убивал. Всегда считал — преступник должен быть осужден и наказан. В наркоманку стрелял в вооруженную руку. А сейчас я готов убить. И плевать на прошлые убеждения. Око за око. Жизнь за жизнь. Громин жизнь забрал, значит должен отдать свою. Так будет правильно. Я тоже виновен в смерти Тихомирова. Не вмешайся в его судьбу, жил бы еще дядя Миша долго. Как бы не жил… но все-таки — жил.
И я исправлю свою ошибку. Громин не уйдет. Он моя цель.
Встал. И оказался выше деревьев. Где-то внизу люди-муравьи разбегаются в разные стороны. Но мне нужен только один. Шаг и я у забора. Нет времени бежать через пролом. Одним махом перелетаю через ограждение. Приземляюсь на асфальт с той стороны.
Сюда бегут люди. Со всех сторон.
Громин удирает следом за своими друзьями. К белой шестерке.
Уже открыты двери лады. Цели до машины несколько метров. Стоит им сесть в машину, и никто их не остановит.
Я успею остановить. Должен успеть.
Громин у машины оборачивается. Видит меня и вскидывает пистолет. Но я уже прыгнул. Руку с пистолетом в сторону, а ногой со всех сил в шею, чуть ниже уха. Со всех сил.
Бах!
И я проваливаюсь в черноту.
— Сережка-а-а!
Сознание возвращалось тяжело. С горечью от сна. Не моего. Чужого. Но вспомнить подробности не мог, мешала боль. Голова как миллионом стальных обручей стянута и опять нарастает набат пульса. Чувствую укол и чьи-то руки, что-то втирающие в моё тело. На лицо положили компресс, остро пахнущий каким-то лекарством. Постепенно боль и биение стихают.
