– Ну, давай, для начала, за знакомство! – сказал майор, наполнив рюмки, и протянул ему широкую ладонь. – Ильченко. Николай. Командир батальона одиннадцатой ордена Ленина танковой бригады. Слыхал про такую?
– А то! Баян-Цаган! – ответил Владимир, пожимая руку. – Пономарев. Владимир. Двадцать второй Краснознаменный истребительный. С л ы х а л про такой?
– Обижаете, Владимир Батькович! Кто же про вас не слыхал! – майор прищурился. – А сам-то над Баян-Цаганом летал третьего числа?
– Было дело. Переправы штурмовали! Семь вылетов за день сделал!
– У-ва-жа-ю!.. – по слогам сказал майор. – Столик за мой счет! И без разговоров!.. Кабы не вы, совсем труба! Самураи у меня и так полроты пожгли!.. Ну, ладно! Давай первую за знакомство! – майор звонко чокнул своей рюмкой об Владимирову и опрокинул ее в рот.
– Нас, ведь, с ходу, в бой кинули. Прямо с марша. Без пехоты, – он словно оправдывался. – А самураи за ночь такую систему противотанковой обороны отгрохали, прощай мама! Ну, мы и вляпались по самое не хочу!.. Носимся по горе, вокруг одни рожи ускоглазые! Бегают, шныряют вокруг. Под гусеницы сами лезут! Потом Сашка, механик-водитель мой, весь переблевался, не к столу, будь сказано, пока траки отчистил от этого дерьма!.. А по башне ба-бам! И снова ба-бам! Вот такие дыры! – он сомкнул кольцом большой и указательный пальцы. – У них там было понатыкано противотанковой артиллерии в окопчиках, как бульбы в огороде! То тут пушка, то там! Я сам штуки четыре точно раздавил! Но машину они мне таки продырявили в нескольких местах, сволочи! Хорошо хоть не задело никого! – майор увлекся темой, но про рюмки не забыл и снова налил по ходу дела.
– Давай, знаешь сейчас за что… – он посерьезнел. – Давай за тех, кто там остался! За моих ребят… И за твоих… Видел я сгоревший ястребок. И летчика в н ё м тоже видел… В кабине… Что у танкистов, что у летчиков, смерть одинаковая. Как движки на танке и на самолете!
Они встали и молча выпили не чокаясь…
Никто на них не обратил внимания. В зале было полно военных. И свет огромных хрустальных люстр, свисающих на длинных тросах с далекого потолка, играл и отсвечивал на рубиновой эмали, золоте и серебре орденов и медалей, шпал и ромбов. Многие были с женщинами. Может и с женами, но, скорее всего с боевыми подругами. Подруги были в ярких красивых платьях и громко смеялись.
– Я так понимаю, ты сбивал, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Ильченко, кивнув на ордена Владимира.
– На Халхин-Голе, – кивнул Владимир. – Семь лично и еще пятерых – в группе. В свалке иной раз не разберешь, – пояснил он, заметив недоуменно поднятую бровь. – Стреляешь по всем подряд. А потом посчитают на земле по обломкам, сколько всего сбито и на всех записывают.
– На Халхин-Голе… В смысле, ты еще и в Китае повоевал? – спросил майор.
– Недолго… Успел только троих завалить, пока самого не зацепило.
– А… Теперь понятно, почему только сейчас за орденами приехал.
– Ну, да… Пришлось в госпитале поваляться… Пару месяцев.
– Ты, смотри! К р е п к о зацепило!
– Ничего, оклемался потихоньку! Были бы кости целы, а мясо нарастет! – усмехнулся Владимир.
– Точно! А второй, значит за Китай, – качнул головой Ильченко.
– Да, нет о б а за Монголию. Один за майские бои, а второй за август…
– Так ты там с самого начала, выходит, был! – присвистнул майор.
– Ага! Меня первый раз еще в мае ранило. – Владимир показал на свой шрам. – До двадцатого июня в госпитале лежал, но успел вернуться, когда о п я т ь началось!
– А мы в июле под Баян-Цаганом крестились… Слушай, а почему за Китай у тебя нету? Раз троих сбил, е щ е одно Знамя положено! – удивился Ильченко.
– А хрен его знает, товарищ майор! – пожал плечами Владимир. – Вроде подавали… У нас пока Кравченко командовал, все представления наверху проскакивали со свистом! А потом как заржáвело. Да, ладно, не за ордена ж воевали!
– Так-то, оно, так! – протянул Ильченко. – И все же, все же, все же… Добро! Тогда давай, хоть эти обмоем!
Владимир осмотрел стол… Хрустальная вазочка из-под хлеба подходила для процедуры в самый раз. Он аккуратно переложил хлеб на салфетку и налил в вазочку стакана два водки. Ильченко уже отвинтил орден Ленина и Звезду:
– Вчера вручили… Не успел еще обмыть, – сказал он и бросил их в вазочку. – Вот, зáраз и обмоем.
Ленточка медали сразу потемнела, намокая. Владимир отвинтил свои ордена и бросил туда же. Майор помотал вазочку из стороны в сторону и протянул ему.
– После тебя… – мотнул головой тот. – По старшинству!
Ильченко кивнул, прищурился, примериваясь, отпил половину и передал вазочку Владимиру. Тот принял ее двумя руками, выдохнул резко в сторону, и, не отрываясь, осушил до дна. Они достали свои награды и привинтили обратно. За соседним столиком слева, группа пехотинцев, с интересом следила за действом и одобрительно зашумела, когда оно завершилось. Это привлекло внимание проходившего мимо невысокого худощавого морского летчика.
Он повернулся, пригляделся, и вдруг воскликнул:
– Володя!.. Привет!
Это был Николай Полищук. Владимир порывисто поднялся к нему навстречу, и они обнялись. А потом отодвинулись, разглядывая друг друга. У Николая было уже две средних полоски старшего лейтенанта на рукаве. На груди сверкала Геройская Звезда, а рядом орден Ленина.
– Ты где присел? – спросил его Владимир.
– Нигде пока, – пожал плечами Коля.
– Давай к нам! – Владимир повернулся к Ильченко. – Товарищ майор! Не возражаешь? Друга встретил старого. Год не видались!
– Какой разговор! – сказал тот, пододвигая Николаю свободный стул, и замахал рукой официантке.
Николай сел и всмотрелся в друга. Владимир сильно изменился… Не в орденах дело, хотя и в них, конечно, тоже. Седой совсем стал. И этот шрам… А глаза потухли. Что-то случилось…
– Ч т о случилось? – спросил он.
– Ты о чем? – переспросил Владимир. И понял, о чем его спрашивает друг. А потом посмотрел на Николая и вдруг такая боль отразилась в его глазах, что Коля почувствовал ее почти физически:
– Воздушно-десантную бригаду, в которой она служила, в первый же день, как началось, выбросили на Харбин… – у Владимира перехватило горло. – Сказали, погибла…
– Та-а-ак… – протянул Коля. – Ты т о ч н о знаешь?! Может ошибка какая?
– Мне товарищ написал, с Дальневосточного. Он служил с ней рядом.
Майор переводил непонимающий взгляд с одного на другого, а потом вдруг вник. Кивнул сам себе и поставил в ряд три рюмки. И молча всем налил. И они выпили не чокаясь…
'Такая вот война…' – подумал Ильченко. И так больно ему стало… И хорошо, что никто не услышал этой боли. Он отвернулся…
