– А примет он тя? – заинтересовался начальник.
– Хто ж его, злыдня, знает? Может, смерть приму лютую, однако ж порадею за дело государево.
– Так сходил бы, а? – попросил комиссар. – Глядишь, поутру и разминулись бы…
– Что, прямо щас?! – оторопел Митька. – Ночью?!
– Ночь-то ночь, да не до сна. Поехали!
– Ну поехали… – промямлил служилый, не найдя повода для отказа. – Да, я ить чо удумал-то, Михал Борисыч: ты этому Федьке посули начальником поставить. Вместо себя, значит.
– Иноземца?! – в свою очередь изумился начальник. – Шуткуешь что ль?
– Не-е, не шуткую, – серьезно ответил Митька. – Он же крещеный, хоть и ясачный. Ты-то тут с год всего, а я всю жисть прожил. Камчадалов как облупленных знаю. Они ж как дети малые – за красивую цацку удавятся! Напиши ему бумагу, что, мол, заказчиком ставишь, так он тебе и задницу оближет, и все, что пожелаешь, отдаст.
– Бумагу, гришь… – задумался комиссар.
– Тока служилым про то не сказывай, а я отнесу, – добил его Митька. – Да не боись: в Верхнем остроге казну сдашь, наберешь сколь надо служилых и усмиришь Федькиных злыдней. Его первого на воротах и повесишь.
– Нет уж, – усмехнулся комиссар, – он у меня на козлах под батогами душу свою поганую отдаст. И не он один! А бумагу… Можно и написать – ей цена тьфу! Так едешь со мной иль зло на меня держишь? За немцев-то?
– А ты – за немцев-то?
– Да хрен-то с ними! Свалили отсель, и слава Богу!
– Ну, поехали, – вздохнул Митька. – Тока я остерегаться буду – как бы мне твои казачки бока не намяли.
– Оне могут… – согласился начальник, поднимаясь. И вдруг схватился за спину: – Ой, бля!
– Чо такое?!
– Да в поясницу шибает! Кажись, застудил.
– Как же ты в бате-то? – озаботился Митька. – Я ить на своем пойду! Уж извиняй, Михал Борисыч, но береженого и Бог бережет!
– Да сдюжу, не боись! – заверил комиссар. – Я уж обвыкся, не первый день то ломит, то стреляет. Дело наше стариковское…
– Ладно свистеть-та! – отмахнулся Митька. – Небось годов на восемь меня старшее будешь?
– Кажись, поболее…
До воды Петров действительно шел довольно бодро, только чуть согнувшись и придерживаясь за поясницу.
– Давай первым, – сказал Митька. – А я уж за тобой.
– Знамо дело…
Комиссар подошел к своему бату, вытащенному носом на берег. Ухватился за этот нос и попытался спихнуть его в воду. Лодка немного подвинулась, а Петров матюгнулся и опять схватился за поясницу:
– Вот ведь напасть! Ладно, авось шестом выпихнусь…
Он залез в бат, забрал шест, прошел на корму и, уперевшись им в дно, попытался сдвинуть лодку на глубокую воду. Ничего у него не получилось: нос лодки, конечно, разгрузился, но теперь, наверное, за грунт цеплялась половина днища. Комиссар пытался раскачивать бат, наваливался на шест, пыхтел и матерился, а лодка не двигалась. Митьке это зрелище довольно быстро надоело. Он подошел и взялся за нос бата:
– Держись, ща пойдет!
– Давай – самую ж малость надо!
Митька поднатужился:
– Ща, ща пойдет!.. Она ж у тя… Бля!!
Удар шестом пришелся по спине и затылку. Митька не потерял сознания, но из глаз брызнули искры, тело повело в сторону. Искры еще не поблекли, а комиссар уже ударил снова – на этот раз точно по голове!
* * *
Хоть как-то воспринимать окружающее Митька начал, когда его, связанного по рукам и ногам, грузили в бат. Грузчиков было больше двух – это все, что он смог понять. На том берегу ноги ему развязывать не стали, а поволокли по земле, матерно ругаясь и пиная по голове и ребрам во время передышек.
Притащили к какому-то строению – то ли избе, то ли бане. Некоторое время спорили: так оставить или заковать? В конце концов решили заковать и кого-то отправили за кандалами. Веревки развязали, надели железо, затащили внутрь, посадили на лавку, а цепь ручных кандалов привязали к потолку, чтоб нельзя было опустить руки. Опять стали бить, но Митька этого почти не почувствовал, поскольку быстро потерял сознание. Перед этим он успел сообразить, что в ближайшее время его убивать не будут. Точнее, наверное, не будут. Из многочисленных опытов, поставленных над камчадалами, служилые знали, что если руки-ноги связать неплотно, то пленник со временем может освободиться. А если его надолго оставить крепко связанным, то конечности чернеют и после освобождения от пут пленники часто умирают.
В таком состоянии – то теряя сознание, то плавая в океане боли – Митька провел вечность.
Когда в очередной раз боль вернулась, возник еще и свет – Митька различил его щелкой правого глаза. Был еще и шум – чьи-то голоса болезненными толчками отдавались в многострадальной голове. С пленником стали что-то делать: кажется, отвязали руки и сняли с них кандалы, потом освободили ноги. Рядом опять заспорили, кажется, кто-то предлагал облить Митьку водой, тогда он очухается и сможет идти сам…
Водой его обливать не стали, но куда-то повели, поддерживая сначала со всех сторон, а потом только с двух. Вокруг что-то говорили, потом кричали по-русски и по-ительменски. В конце концов вместе с теми, кто его держал, Митька оказался в каком-то вонючем помещении. Дверь за ними закрылась, поддержка исчезла, и Митька повалился на что-то не очень жесткое. И потерял сознание. Впрочем, может быть, просто уснул, поскольку не спал уже давно.
Наверное, он все-таки спал, потому что возвращение к жизни напоминало пробуждение с большого перепою, да еще и после побоев. Ощущения крайне неприятные, но в общем-то знакомые. Митька ощупал лицо, а потом пальцами разлепил веки левого глаза и стал осматриваться, стараясь не ворочать головой. Помещение почему-то показалось ему знакомым. Он закрыл глаз и стал вспоминать, что же это может быть. Думать было трудно, но он склонился к тому, что больше всего это похоже на аманатскую казенку Нижнекамчатского острога.
Преодолевая тошноту и боль во всех местах сразу, принял полусидячее положение и оглядел окрестности. Оказалось, он действительно находился в аманатской казенке. А на соседних топчанах спали… комиссар Михаил Петров и несостоявшийся заказчик острога Гаврила Чудинов.
* * *
История получилась забавная и во многом поучительная. Пока комиссар плавал за реку беседовать с Митькой, в рядах служилых началось брожение. Казаки, особенно жилые, и раньше были недовольны комиссаром – за любую малость он требовал с них окуп, поскольку торопился набить мошну за свой срок. На батоги и штрафы Петров не скупился, поскольку долго жить здесь не собирался и своей репутацией в глазах рядовых казаков не дорожил. Теперь служилые припомнили, что не раз предупреждали начальника о подозрительной активности еловских и ключевских ительменов. Тем не менее Петров погнал почти весь личный состав острога в низовья реки – обслуживать суда экспедиции. Зачем он это сделал? Чтобы выслужиться перед немцами! И вот вам результат… Теперь, чтоб загладить свою дурость, он пошлет нас малым числом брать острог! Ни баб, ни детей, ни животов наших ему не жалко, поскольку он пришлый. А сказывали, будто свою-то мягкую рухлядь он еще по санному пути отправил в Большерецк! А оружье-то камчадальское и впрямь ядовитое – вон как Иван со Степаном маются! Такой смертыньки нам не надобно!
