– Что случилось, Серый Карась? – по-словенски спросил Велегор. – Почему ты осмелился побеспокоить великого?
– Я только хотел доложить. Тот купец… он вовсе не купец.
Начальник охраны вскинул глаза:
– Не купец? А кто же?
– Говорит, повелитель его хорошо знает. Он назвал себя – друид Фримаск.
– Друид Фримаск?
О, с какой радостью и облегчением забилось при этих словах злобное сердце Оллама Гийота!
– И что ему надо, этому… Фримаску?
– Он сказал, что привез обещанное.
– Повелитель, – Велегор повернул голову…
– Не надо переводить, – махнул рукой Аттила. – Я знаю язык народа словен… А твой господин таки объявился! – сказал он уже по-готски, посмотрев на овата. – Правда, что-то поздно. Что скажешь, херцог? – повелитель гуннов посмотрел на свою свиту, на подавшегося вперед Варимберта, скакавшего верхом на сером коне.
– Potius sero, quam nunquam, мой господин, – херцог отозвался, не задумываясь. – Что в переводе с латыни значит…
– Знаю! Лучше поздно, чем никогда. Так поспешим же! – взвив коня на дыбы, Аттила махнул плетью. – Все же не терпится посмотреть на нее.
– На кого же, мой конунг?
– На бургундскую деву! Наконец-то мне ее привезли.
На устроенный повелителем пир созвали всех вождей, от херцогов и эрлов до хевдингов, даже некоторые особо отличившиеся десятники и простые воины – и те были приглашены. Естественно, эдакая прорва нарожу – больше ста человек – в знаменитом деревянном дворце Аттилы не поместилась. Пировали прямо во дворе. Еще с раннего утра начали готовить: жарили, парили, варили, выпекали хлебы. Пиво уже было приготовлено загодя, а вино доставили из Карнунтума и Виндобоны. Хорошее римское вино, которое, в общем-то, не очень-то любили гунны да и германцы с галлами не особенно жаловали. Первые предпочитали обходиться кумысом и ягодной бражкой, последние – забористой медовухой и пивом.
– А подай-ка мне во-он того налима, с пыреем и чесноком, – сидевший рядом с Радомиром верзилушка Велегор протянул руку. – Что-то мне никак не достать.
– Изволь, – выхватив рукой из большого деревянного блюда скользкую, но вкусную рыбину, хевдинг протянул ее собутыльнику. – Возьми, пожалуй, ешь.
– Не обижаешься на меня за своих парней? Скажи – ведь даны вовсе их не хуже!
– Не хуже, – улыбнулся Рад. – Лучше даже.
– Ну-у, лучше. Это уж ты хватил! Ладно, не буду спорить, давай-ка лучше выпьем. За нашу с тобой дружбу!
Снова, в который раз уже, сдвинулись кружки – огромные, литра по полтора-два. Вообще-то, Радомир не хотел сегодня пить, тем более – напиваться, а ведь к этому все шло, и, самое главное, никак не откажешься. Ну, как с боевыми товарищами за дружбу не выпить? Обида. А обида легко перерастет в ссору. А ссора – в поединок, скандал. Оно Радомиру надо? Ему другое надобно – корона бургундов! Такой удобный случай представится еще не скоро, если вообще представится. Грубо говоря – сечь поляну нужно, чтоб, улучив момент… В общем, спереть эту чертову корону, похитить – за тем, собственно говоря, Родион сюда и явился.
А как до короны добраться? Вдруг ее Аттила и не оденет? Значит, тогда в доме, во дворце надобно поискать.
Уже начинало темнеть, и слуги зажигали факелы и светильники, а повелитель гуннов, как назло, так еще и не появился. Этак можно и не дождаться, упасть мордой в блюдо да захрапеть, как многие уже сделали.
– Так выпьем же за дружбу, о, славный хевдинг!
– Так пили уже за дружбу, Валик!
Велегор, однако, не отставал: усмехнулся, погрозил пальцем:
– За дружбу и сто раз выпить не грех!
– Совершенно с тобою согласен.
А что еще ответить-то? Разве что не пить, так, пригублять… так уже напригублялся – с полудня-то тут сидеть! Медовухи Рад, конечно, не пил, да бражка, зараза, оказалась забористой, пиво – крепким и чересчур сытным, а вино – по варварской традиции – неразбавленным. Не хочешь – упьешься, и не заметишь как.
– Где же наш конунг? Почему не выходит к народу? Почему пустует этот прекрасный трон?
– Выйдет! – опростав кружку – кажись, уже десятую, силен мужик! – Велегор выпятил богатырскую грудь и, обняв Рада за плечи, расхохотался: – Обязательно выйдет, хевдинг! Выпьет с нами, и еще самолично проследит, чтоб никто трезвым на пиру не остался. На то и пир.
– Оно так, ясно. Да кто тут трезвый-то? Может, ты?
– А?! Не-е-е…
– И я – нет. Нет тут трезвых и не должно быть. Кстати, я слыхал, твои воины сегодня стоят на страже в деревянном дворце.
– Х-ха! У самой опочивальни. Мои! Ну, эти… бывшие твои.
– А-а-а! Серый Карась с Горностом.
– Славные воины.
– Увы, они сейчас трезвые.
– Кто тебе сказал, друже? – Велегор громко расхохотался. – Я лично принес им добрую корчагу браги!
– Так это ты мало принес. Всего-то корчажину – на один зуб.
– Думаешь, и вправду – мало?
– Мало, мало. То так.
– Тогда это… Пойду еще отнесу.
– Ты щедрый парень, Валик!
– А то ж!
Пошатываясь, Велегор прошел во дворец, прихватив с собой изрядный кувшинец с чем-то хмельным. Радомир оглянулся в поисках добрых знакомых. Заметив, помахал рукой Миуссу, подозвал. Парнишка лишь пригубил:
– Нельзя пока мне, да. Рану травою лечу. В другой раз давай, а?
– Знаю о твоей ране. Пью за то, чтоб заживала быстрей. Слушай, Миусс, друг, ты купца Евсевия помнишь? Ну, я еще вас знакомил там, в Галлии.
– А-а-а! Так он и сюда за нами шел, да. Товары вез в повозке, невольников гнал.
– А нынче барку нанял. Не в службу, а в дружбу: ты б его нашел да сказал – мол, согласен князь.
– Скажу, – кивнув, гунн поднялся. – Пойду уже я. Пора.
– Прощай, друже… – встав, хевдинг осторожно, стараясь не зацепить все еще бередившую рану, полученную в недавней битве, обнял парня, похлопал по плечу. – Прощай.
Славный парень этот Миусс… пусть поможет ему Господь. И все боги.
Вскоре, после ухода гунна, вернулся из деревянного дворца Велегор, уселся, шумно дыша.
– Напоил!
– Молодец! Истинный вождь – щедрый на кольца! Да… пора бы конунгу объявиться. Слышь, Валик, а он при полном параде выйдет?
– Чего?
– В смысле – с короной? Есть у него корона-то?
– А как же! Бургундская! А трон этот – лангобардов.
– Что ж не идет повелитель-то?
– Сейчас выйдет… Вон-вон! Идет!
Бражничающая толпа взревела, увидев в оранжевом свете факелов своего грозного предводителя, возникшего из ночи, словно призрак. Надо сказать, на этот раз Аттила выглядел вполне представительно: невысокий рост его не был столь уж заметен среди сидевших и уже валявшихся на траве людей, кривоватые ноги скрывали широкие штаны, а круглое лицо похабника-крестьянина зрительно удлиняла корона, напяленная немножко кривовато, набекрень. В спешке надел? Или это просто такой гуннский шик?
