как они вышли из вагона на улицу. Поезд тронулся и пересек границу. Выпустили.
Поезд немного проехал и снова остановился. Потом снова поехал.
— Он не мог понять, почем ты водку не везешь, — открыл рот сосед.
— А что, все везут?
— У меня командировочные — восемь марок в день. Не разгуляешься. А бутылку водки финны за сотню берут. А то и дороже. Две бутылки — джинсы.
— Да, тут я что-то не сообразил.
Тут в коридоре послышался шум, и снова открылась дверь купе.
— Страствууйте, пассспоррртаа пожалуссста, — в купе зашел типичный финн. Здоровенный, полноватый, лет сорока, в не очень свежей форме.
Я паспорт так и не убирал, он так и лежал на столе, рядом с бутылками. И снова мой спутник не вызвал у пограничника интереса, а я, непонятно с чего, его явно заинтересовал.
— С каакойй цееелью прииибыаетте в Суоми?
— Давайте по-английски? — предложил я.
— О! Конечно, мистер Андрееф.
— Я еду к двоюродной бабушке в гости.
— Где будете проживать?
— Мунккиниеми, Мунккиниеменранта 14. Частный дом. Вот, можете взглянуть, — я протянул приглашение от Хиины Мустапяэ.
Он бегло просмотрел оба текста, и на русском, и на финском, вернул мне, и тоже хлопнул колотушкой печать в паспорте.
— Велкам! — потом попрощался и ушел в соседнее купе.
— Ты странно выглядишь, Коля. Не суетишься. Водку и часы не везешь, вот им и интересно. А еще и английский, — засмеялся сосед. — Выпьем?
— Вы же вроде продать собрались.
— Не поверишь, который раз, как пограничников проезжаю, не выдерживаю. Хотя дома и не пью вовсе.
— Да ладно, Александр Васильевич! Пора уже себя победить. Давайте воздержимся.
— Ты как хочешь, а я выпью. Может все же капельку? За компанию?
Мы выпили по сто грамм, и я пошел курить в тамбур.
С этой Викой, два месяца прошли в каком-то мареве. И я совершенно не думал ни о чем важном.
Хотя было очевидно, что ситуация в Союзе хуже некуда. И дело не только во всеобщем дефиците. Дело в том, что государство очевидно дезориентировано. И просто не понимает, для чего оно, и зачем.
Сороковая армия в Афганистане, такое ощущение, что защищает себя, и больше никаких задач не имеет. На международной арене очевидная обструкция и падение авторитета. А внутренняя политика скрипит, и не работает. Да еще и падение цен на нефть. И, не приходящий в сознание руководитель государства.
Не удивительно, что я, не особо утруждаясь, получил разрешение на выезд. Государство настолько не согласованно в своих действиях, что просто не в состоянии оперативно реагировать. Вот и со мной — менты в паспортной службе, решили что я от ГБ. ГБ решила, что от ментов или еще кого. И, не глядя, подмахнули что нужно, и отпустили.
За заледеневшим окном, в сгущающихся сумерках, проносились заваленные снегом елки и сосны. Морозный пейзаж совершенно не отличался от того, что через залив, в СССР…
Поезд прибыл по расписанию, в двадцать ноль ноль. Давно стемнело, и еще похолодало. Как сообщили по громкой связи, температура в Хельсинки — минус двадцать шесть. Выйдя с продуваемой ветром платформы, зашел в вокзал. И увидел любимую россиянами надпись Еxchange. Поменял двадцать пять долларов по явно грабительскому курсу, и повернул направо. Согласно указателям, к такси. Немного подумал, и за десятку купил в сувенирном ларьке раскладной ножик. Весь в финских флагах, и расцветке. Перед тем как выйти на улицу, натянул поглубже балаклаву, тщательно застегнулся, и замотался шарфом. Но все равно, пятьдесят метров до стоянки такси, успел продрогнуть.
В Союзе не зря распространено мнение, что на западе — молочные реки и кисельные берега. Представить что я, выйдя из поезда на Московском вокзале, пойду, и без очереди сяду в такси — невозможно. Стоять придется час. Или, пройти дальше, и уехать втридорога.
Я считал и считаю что Хельсинки — дыра. Которая рядом с Питером рядом не стояла. Но сейчас, мой город очевидно проигрывает. Ярким витринам, праздничной иллюминации. Нарядно одетым прохожим.
Честно говоря, я опасался, что таксист меня не повезет. Название Кюлясааренкату я решил не говорить, а протянул написанным на бумажке. Новенький Мерседес-124, с дизельным двигателем, меня дезориентировал. В Союзе таксист, на новой тачке, абы кого в дыру не возил. Но здесь, таксист глянул на бумажку и кивнул. Щелкнул счетчиком и повез.
Со слов Иво я знаю, что место вполне себе криминогенное. Парковка дальнобоев, и что-то типа свалки. Таксист-финн совершенно спокойно меня довез, благо недалеко, щелкнул счетчиком. Пять семьдесят. Протянул ему десятку и спросил на английском:
— Говорите по-английски?
— Ei, mutta ymmärrän kaiken, — я крякнул.
— Йес, немного, — перевел себя финн.
— Подождите меня двадцать минут, поедем обратно. Окей?
— Окей, — пожал он плечами, снова в невыгодном свете показывая советских таксистов.
Дом, к которому я приехал, и не дом вовсе. Это трехэтажное панельное сооружение. Каждый этаж разделен на сотню секций метров по пять квадратных. Каждая со своей дверью, то есть рольставнями, запирающимися на замок. Обнесено забором. Каждая такая секция выполняет роль кладовой, в которой арендатор может хранить какие-то вещи. Помещения совсем маленькие, только войти и что-то поставить, типа старого кресла, или шкафа. На входе сидит охранник, которому я показал ключ. Он махнул рукой в сторону одной из двух лестниц. Поднялся на второй этаж, и нашел нужную дверь. Сбоку замочная скважина. Вставил ключ и повернул два раза. Наклонился и поднял рольставни вверх. Слева нащупал выключатель. На пустом стеллаже у стены стоял одинокий, обмотанный изолентой картонный ящик. Посмотрел по коридору, никого. Но, на всякий случай вошел, опустил рольставни до пола.
Достал купленный перочинный ножик, и вскрыл ящик. Сурков положил не только деньги и подвеску, в отдельном конверте. Но и золотые цацки, что были в тайнике на Ракова.
Взял три пачки долларов, подвеску с конвертом сунул в рюкзачок. Подумал, и выбрал скромную брошку из украшений.
Выключил свет, опустил рольставни, повернул ключ в замке два раза. Спустившись, кивнул охраннику. Иво говорил, что кладовка оплачена до конца февраля.
