Наша встреча с Михаилом Петровичем, как написали бы в будущем, прошла на высшем уровне, в приятной и дружеской атмосфере. Общий язык нашли быстро. Я ввел его в курс дела, рассказал о своем видении ситуации и планах на будущее. И главное предложил ему руководство войсками. Договорились обо всем практически сразу. Михаилу Петровичу я передавал все свои заботы связанные с военнопленными, штабом и населением.
Штабными жителями эта новость была принята с восторгом. Они тут же сварганили приказ по группировке и акт передачи дел. Согласовывать я этот вопрос с Москвой не стал. Надеюсь, они там меня поняли. Константинов великодушно предлагал мне должность своего заместителя. Но я отказался. Не нагулялся еще. Шило в одном месте играло. В качестве отступного я оставил Михаил Петровичу связные самолеты, комендантскую роту, особый отдел, часть роты связи, радиоузел, шифрокнигу.
После подписания всех необходимых документов, забрав своих бойцов (не связанных с передачей дел), убыл на фронт в Старые Дороги. Еще днем туда были отправлены ремонтники и тыловая колонна, часть комендантской роты. А после взятия Уречья — танковая рота, штурмовой батальон и "панцерная" пехота. Наша штабная колонна представляла собой довольно интересное зрелище. Два десятка тяжелых грузовиков с прицепами, десяток трофейных гусеничных бронетранспортеров набитых личным составом, три штабных автобуса, радиостанция и взвод связи, шесть самоходных зенитных установок смонтированных на шасси Т-26, противотанковый дивизион, разведрота на колесных бронетранспортерах, два десятка мотоциклистов, несколько легковых автомобилей, шесть бензовозов, несколько ремонтных составляли ее.
Ночью с 22 на 23 июля по моей просьбе наша авиация наносила бомбовые удары по Осиповичам и Бобруйску. На обратном пути бомбардировщики делали посадку на аэродроме Н. Гутков и эвакуировали оттуда раненых. Дальнейший путь самолетов лежал в Шайковку и Гомель.
Наш путь лежал как раз мимо аэродрома, и я решил туда заехать, посмотреть, что к чему. Как раз перед нашим приездом оттуда взлетело несколько ТБ-3. С трассы было видно как эти гиганты, натужено гудя моторами, медленно поднимались в небо. Мы попали во время паузы. Самолетов кроме двух дежурных "Чаек" не было. Меня встречал комендант, назначенный из "моих" пограничников и РПшник из числа раненых летчиков освобожденных из лагеря военнопленных.
Радиосвязь аэродром поддерживал с Шайковкой, Гомелем и аэродромом в Слуцке. Охрану аэродрома несли взвод пограничников и рота десантников. Все они были из числа бывших военнопленных. Претензий к охране у меня не было. Все было сделано разумно. ПВО осуществляли 4 расчета 20мм трофейных орудия, еще 5 орудий были повреждены в ходе боя за аэродром и над ними колдовали механики. Колдовали они, несмотря на позднее время и над авиационной свалкой, пытаясь найти запчасти и восстановить еще несколько самолетов.
Тут же на аэродроме я встретился с Могилевичем. Он еще прошлой ночью на "Шторьхе" перелетел из под Каменца. Но вырваться с аэродрома ко мне, без пропуска и разрешения комендатуры, не смог. Связь со Слуцком наладили только вечером. Поэтому информация о прибытии Могилевича до меня не дошла. Комендант молодец. Все сделал правильно. Еще в Слуцке при инструктаже я просил на это обратить особое внимание на режим безопасности. Сержант меня не подвел, ввел на аэродроме "драконовские" меры. Покинуть или попасть на аэродром без решения коменданта никто не мог. Поговорить с Могилевичем нам удалось только по пути в Старые Дороги. Я просто физически не мог уделить ему того времени что он заслужил. А поговорить нужно было обязательно. Были у меня на него планы…
Раненые, подготовленные к эвакуации, размещались в палатках на краю аэродрома и в Рыжице. Места эвакуированных тут же занимали раненые, доставленные из Слуцка и Старых Дорог. За ночь на 20 самолетах 1–го тяжелого бомбардировочного полка было вывезено почти полтысячи раненых. Наша авиагруппа на Ю-52 вывезла 250 человек. До рассвета она должна была успеть сделать еще один рейс до Гомеля. Из‑за линии фронта они нам доставили продовольствие и боеприпасы. Раненые из моего отряда отправлялись в тыл в первую очередь. Парни это заслужили. Галя с Петровичем это своевременно отслеживали, обеспечивая ребят необходимыми документами, вещами, денежным довольствием и первоочередное отправление.
Петрович, пользуясь "правом первой ночи", сразу наложил свои загребущие лапы на трофейные склады и утащил из них все самое ценное. Но не жадничал, обеспечивал всех по высшему классу. У каждого бойца были новая плащ — накидка, несколько комплектов обмундирования, маскхалат, хорошие сапоги и иное имущество. В Слуцке он, наконец, реализовал свою давнюю мечту. Свиснув мой рюкзак (пошитый по моим лекалам в Бресте), в качестве образца, договорился с местными портными и к нашему выходу успел изготовить почти четыре сотни таких же для личного состава. Снабдил он нас и новыми маскхалатами, разгрузками, чехлами и запасными частями к глушителям. Если с глушителями все было понятно резину и даже каучук были на заводе и МТС, то вот как он справился с остальным, для меня было сначала загадкой. Но потом Горохов признался. В городе, в котором две трети населения составляла еврейская диаспора, найти портных не составило труда. Практически в каждом доме была швейная машинка и умелые женские руки. Дальше было дело техники. Переговорив с одним из освобожденных в гетто, он через него сорганизовал народ и разместил заказы. На производство пошли запасы трофейного имущества. В итоге практически каждый боец получил себе тактический рюкзак большой емкости и новый маскхалат. Рассчитывался Петрович с народом немецкими марками, запас, которых, у нас был огромным.
С Бреста все трофеи собирались у Горохова. До каждого бойца было доведено мое требование: обязательно собирать на поле боя — оружие, боеприпасы, документы, награды, часы и иные ценности, в том числе и деньги. Сначала в отношении ценностей требование не выполнялось. Некоторые считали это мародерством и т. д. и т. п. Пришлось собирать народ и объяснять, почему я это требую. Во первых мертвым они уже были не нужны, а вот нам вполне могли пригодиться. Хотя бы покупать продовольствие у местного населения. Во вторых. Пришлось объяснять, что для ведения войны стране нужны деньги для расчета за поставки. Немцы, захватив наши дензнаки, могли использовать их в своих целях — снабжать свою агентуру в нашем тылу. Их деньги вполне пригодятся нашим разведчикам. После моих разъяснений бойцы старались выполнять данное требование. Все ценности складировались в одном из грузовиков Петровича. Для учета финансов он нашел одного специалиста — бывшего студента финансового техникума. Вот тот и вел учет трофеев. Чего только бойцы не находили в немецких ранцах — пачки советских денег, столовое серебро и ювелирные украшения. Довольно быстро у нас набралась достаточно большая сумма в наших и немецких деньгах и драгметалле. После захвата аэродрома в Пружанах на первом же самолете за линии фронта нами с Акимовым было отправлено полтора миллиона советских рублей и около трехсот тысяч рейхсмарок. Аналогичный подарок был направлен и после Березовки. При разгроме немецких трофейщиков среди вещей был найдено несколько вещмешков с советскими дензнаками на сумму более чем три с половиной миллиона рублей. Вот они и были направлены в Москву. После этого изъятием ценностей мы стали заниматься более организованно. В составе отрядов направленных в Ганцевичи, Ляховичи, Клецк и Копыль действовали группы пограничников изымавших в отделения Госбанка оставленных нашими денежные средства. В Слуцке в отделении Госбанка нами была захвачена очень крупная сумма советских денег и драгоценностей, да и немцы нам оставили немаленькое наследство. Вот Петрович из немецких запасов и рассчитался с народом. Остатки денег и драгоценности должны были быть снова, отправиться за линию фронта. О чем я и предупредил коменданта аэродрома. Под его ответственность оставлялись ценности и несколько раненых бойцов батальона для сопровождения груза. Оставлял я и пакеты для Паршина и Москвы.
