– Чего?!
Еще раз хлебнув пива, Егор почти было дотянулся до сушеных снетков[152], но в самый последний момент переменил выбор в пользу моченого соленого гороха.
– Взвары, мази да настои всякие варить будут в Аптекарском приказе. Навроде травниц да коренщиков. А те, что не подходят, так и будут для них сено лечебное собирать да в земле ковыряться. Тоже какая-никакая, а служба.
– А-а-а! Так при чем здесь моя Есфирька?
– Ну… Она ведь у тебя тихая. Аккуратная, умненькая, чистюля. Опять же – старательная. А в аптекарском деле без этого, считай, никак.
Видя, как Филофей от удивления пронес ржаной сухарик мимо рта, брат тихо хрюкнул. То есть фыркнул конечно же.
– Девку – в аптекарки?!
– Да я тоже поначалу глаза-то от прям как ты вытаращил. А потом рассудил: придет какая боярыня или купчиха в аптеку по женским своим делам – и как ей с аптекарем о них разговоры разговаривать? Невместно ведь. А с девицей-то самое оно выходит.
Все трое дружно смочили усы темной влагой, затем бывший постельничий сторож понизил голос до возможного:
– А ежели племяшка будет стараться да государь-наследник увидит в ней нужные задатки – мыслю я, сам возьмется ее обучать. На лекарку.
– Сам?!
– Тсс, ты чего орешь-то?
Раздраженно помолчав, Егорий все же проворчал:
– Сам. Видели, поди, девицу юную рядом с Димитрием Ивановичем? По всему выходит так, что она и есть первая его ученица. Только вы про это – никому!.. А то живо на дыбе окажетесь.
– Вот те раз!.. А поголос-то был, что это он себе новую челядинку взял – из-за того, что Овдотья поспевать перестала.
– Ну так и вы то же самое всем говорите. А кто спрашивать будет или что иное шептать, сразу о них мне доводите. Я уж расстараюсь!..
Заглянув в кружку, стряпчий немного отпил темной влаги, затем напомнил родичам:
– Сами знаете – болтливых наш государь-наследник не жалует и любую лжу видит.
Мысленно все три брата продолжили: а еще крови не боится. Под этот немудреный (зато от всей души) тост они вновь опорожнили свои кружки.
– Ты пообмысли, Филька. Ежели все сладится – племяшка ведь до конца дней своих под государевой рукой, да как сыр в масле!.. И вот еще что. Указано мне не мешкая подыскать человека надежного, себе в подручники.
Не уберегся средний брат – поперхнулся да закашлялся.
– И кажется мне так, что человек тот со временем тоже может в стряпчие выйти.
Откашлявшись (а делал это средний Колычев долго и обстоятельно), Филофей решительно кивнул:
– Согласен.
В неподдельном расстройстве дернув рукой, Спиридон невольно плесканул пивом прямо себе на сапог:
– Ты посмотри, все без меня решили! Больно быстро запрягаешь, Егорка, – я ведь своего слова еще не сказал!..
– Да ты не кипятись, брате. Мне ведь и насчет тебя указали. Строго-настрого.
Пиво оказалось полностью позабыто, как и нарождающийся гнев.
– Э-э-э?.. Что, прямо вот так – строго-настрого? А чего именно?
– Да понимаешь, так вышло, что пришлось тебя упомянуть. Сам ведь ведаешь – коли Димитрий Иванович о чем спрашивает, утаить невозможно. Особенно если он сам заинтересовался. Вот и пришлось рассказать, какой ты хитрый да осторожный. Мол, уж до того хозяйственный, что прямо за истертую деньгу[153] удавить готов. И ежели только выгодой какой запахнет – ты поперед всех соображаешь, как и что… Га-га-га!..
Поняв, что над ним только что пошутили, глава семейства грозно насупился. А потом махнул рукой и тоже засмеялся. Вот ведь – не брат, а шельма какая!.. Тем временем Егор внезапно посерьезнел:
– А он мне на то сказал, что именно такой стряпчий ему и надобен. Так что, брате, завтра я тебя государю-наследнику поведу представлять. Вот так-то.
Посидев еще с полчаса и оставив в полной сохранности последний кувшин, братья разошлись по своим светлицам. Старший напряженно обдумывал, зачем же он понадобился царевичу Димитрию, средний внезапно захотел поглядеть на старшую дочь Есфирь, а младший… Младший просто возжелал. Супругу. Впрочем, следующим утром все трое были, что называется, «ни в одном глазу» – и после легкого утренника дружной компанией устремились к Кремлю: Филофею надо было в Постельную избу, дабы выйти из списков дворцовой стражи, а Егор со Спиридоном, отстояв утреннюю службу в Благовещенском соборе, медленно зашагали к Тимофеевской башне. Ощущения и у одного, и у второго были немного странными: еще недавно они стояли в оцеплении вокруг старшего из царевичей, а теперь уже именно их остановили да начали расспрашивать – кто такие и зачем пришли (будто бы не знали, ироды!). А перед тем как пропустить, избавили от ножей на поясе и охлопали по рукам-ногам и тулову. Впрочем, они на то не обижались. Служба!.. Приблизившись, им пришлось остановиться в трех шагах и ждать – наследник престола Московского и всея Руси был занят.
– Перво-наперво, Димитрий Иванович, надобно по сырой земле выпустить побегать какую птицу. Курицу лучше́е всего, она мечется много. А потом каждый ее следок вот так…
Щелк!
Тяжелый и длинный кнут с вплетенным в начало зазубренным железным жалом оставил в земле небольшую ямку. Старший дознаватель Разбойного приказа дернул рукой, сворачивая свой инструмент в круг, и продолжил негромкий рассказ:
– И так с полгода, пока руки не обыкнут. Следующие полгода добавляют урок по жердинам да бревнам стегать, переламывая: с малых начиная – и до средних. Таких вот.
Аввакум чуть развел свои ладони-лопаты, обрисовывая бревно окружностью сантиметров тридцать. Стряхнул кольца кнута вниз, шевельнул рукоятью, отправляя плетеную змею сыромятной кожи себе за спину, и быстро махнул рукой.
Щелк-крак!
Невеликое бревнышко, лежащее на козлах примерно в полутора саженях от старшего ката и его слушателя, резко просело вниз, переломившись напополам.
– Затем ученика в такое поле выводят, чтобы ветер ходил, – верхушки цветов сшибать. А когда и это превзойдет, к стаду буренок приставляют – чтобы слепней прямо на них сбивал. Вот как всю эту науку подкат превзойдет, тогда устраивают ему смотр: приводят несколько хрюшек, а он их должен в один-два удара упокоить. Если смог и это – до людишек допускают. Ну, поначалу кого из людоловов степных или самых отчаянных душегубов, кому уж точно, окромя плахи, ничего не присудят, а потом и кого поважнее доверяют…
Надо сказать, палаческой науке внимал не только десятилетний отрок, но и Колычевы тоже: когда еще такое услышишь?
