– Стоп! – рявкнула Катя. – Не вздумайте. Если еще одна граната, то, скорее всего, между ящиков. Копаем сбоку, ящики пока не трогаем.
Герман молча принялся за дело. Скоро амазонка потушила сигару и отобрала лопату:
– Вы, Герман Олегович, не обижайтесь. Здесь навык нужен и некоторые представления об основах подрывного дела. Насчет последнего, я, честно говоря, и сама не очень-то. Зато вдумчивому копанию в свое время подучилась.
– Это где ж вы такие курсы изволили пройти? – осведомился Герман, сидя на куче влажного песка и с сожалением наблюдая, как завеса из клубов сигарного дыма излишне быстро развеивается – со стороны вновь густо несло разложением.
– Не поверите, – Катя энергично выбрасывала песок, – я, волей судеб, археологию изучала. Имею бумажку, что два курса университета прослушала. Кстати, было довольно интересно.
– Никогда бы не подумал, что вас интересуют пыльные древности.
– Не пыльные. Просто древности. Так что ныне потею почти профессионально.
– Курить тоже на раскопках научились?
– Нет, – Катя засмеялась. – Это позже. Причуды буржуазного мужа – хорошие сигары, белое калифорнийское вино. Приучил.
– И когда вы все успели? – пробормотал Герман.
Катя бросила короткий взгляд:
– Не знали про мое вдовство?
– Я не Прот. Я много чего не знаю.
– Ну да, про мужа я Витке рассказывала. Мы с ней как-то за жизнь беседовали. Погиб у меня муж. На глазах у меня убили. Вот такая грустная история.
– Примите мои соболезнования.
– Ничего. Я уже пережила. Он был хороший человек. Надежный. Ну, ладно, – Катя протянула прапорщику лопату, – расширяйте раскоп. Потом снова я.
Руки Герман стер довольно быстро. Черенок у лопаты оказался хуже терки. У Кати на руках остались лишь обрывки черного шелка. Пришлось сделать паузу, обернуть ладони разодранным платком. О вони прапорщик уже не думал. Ломило спину, от влажного песка стыли ноги. Песчаные стены поднялись уже выше головы, а двойной штабель небольших, но тяжелых ящиков уходил все глубже. Катя поторапливала, хотела закончить при дневном свете.
– Все, двенадцатый. Выбирайся, прапор. Снизу я все сама проверю.
Герман, задыхаясь, пополз по осыпающемуся песку наверх. Ящики возвышались посреди песчаной воронки. Точно насекомые здесь рылись. Руки саднило. Ничего, господин Земляков-Голутвин, теперь не пропадете – открываются замечательные перспективы карьеры на поприще профессионала-землекопа. И на каторгу хоть сейчас же. Хотя какие сейчас каторги? Шлепнут без долгих разговоров, да и все мучения.
Катя скорчилась на дне. Осторожно подкапывала лезвием штыка, прощупывала пальцами песок. Герман туповато размышлял – почему на такие аристократические ручки перчатки натягивают исключительно для того, чтобы ковыряться в песке и гное?
– Вот она, паршивка! – Катя подобралась, нежно, даже чувственно, погрузила пальцы в песок. – Прапор, отойди за бруствер.
Спорить было бессмысленно, да и сил не оставалось. Герман плюхнулся на песок, нахлобучил фуражку. Опять накрапывал дождь. Из ямы изредка доносились матюги Кати.
Выбралась командирша только через час. Держала гранату:
– Эту еще использовать можно. Хотя чека слабовата. Черт, ну и заумное это дело – разминировать.
Катя села рядом. Закурила. Герман с наслаждением вдыхал горьковатый дым.
– Поздравляю, – вяло сказала девушка. – На пальмовой набережной они получили все, что им причиталось. В детстве мне казалось, что сокровища – это жутко интересно.
– Мы посмотрим?
– Отчего ж не взглянуть. Ящик запломбирован. Вряд ли какая-то взрывчатая дрянь внутри поджидает. Валяй, прапорщик, – охотно предоставляю честь дефлорации, – Катя сунула напарнику штык.
Сползая в яму, Герман поморщился. «Дефлорация». Очень остроумно. Кем ее покойный муж был? Бандитом? Нет, скорее военным. Солдафонством от зеленоглазой так и прет.
С ящиком пришлось повозиться. Герман чуть не сломал штык. Золото оказалось неинтересное. Холодное. И, несмотря на тщательную упаковку, вроде бы ощутимо пованивающее.
– Разочарован? – Катя спустила ноги в раскоп. – Мягкий никчемный металл. В некоторых царствах-государствах вообще без него обходятся. С другой стороны – в этом бруске столь чудесной гробовидной формы таится хорошее белье, бифштексы, утренний кофе, ванна, тихая уютная квартира. Красивые понимающие девочки и мягкая постель, в конце концов. У вас как с воображением, Герман Олегович?
– Никак, – пробурчал прапорщик. – Я весь день только о противогазе мечтал.
Катя засмеялась:
– Согласна. Снимайте с поста Пашку, подводите бричку. Перебазируем эту кучу денежного эквивалента. Работы еще непочатый край.
Транспортировка золота оказалось делом сложным. Ящики, не такие уж громоздкие по габаритам, весили более трех пудов каждый. Брать приходилось вдвоем, ноги вязли в рыхлом песке. Застоявшийся Пашка пустил в ход свои пролетарские мускулы, работал за двоих. С первыми ящиками управились, потом дело пошло хуже. С трудом получалось выволочь ящик из раскопа. Проклятый дождь усилился. Герман вяз по колено, Пашка кряхтел, пыжился, но увязал еще глубже. Потом Пашку отправили снимать с брички упряжь.
Прапорщик сидел на штабеле, смотрел на силуэт амазонки на фоне меркнущего неба. Катя материлась негромко, но изощренно. Вдруг осеклась. Герман потянулся к винтовке.
Катя, глядя на кого-то за бруствером, хмуро спросила:
– Что, так и видел?
– Так и видел, – согласился Прот. Подошел ближе, заглянул в яму: – Ого! И как вы столько накопали?
– С божьей помощью, – сухо сказала предводительница. – Ты чего приперся, Нострадамус? Что вам велено было?
– Я доложить. Вита на тропинке «натяжку» нашла. Как вы говорили – с бомбой. И проволочка натянута.
– Вашу мать! Не трогать! Не подходить!
– Да что вы, Екатерина Георгиевна. Мы сразу отошли. Я предупредить пришел. Там прогалина, с лошадями вдруг пойдете. Уже темнеет. Мало ли…
– Хорошо. До рассвета в ту сторону даже не смотреть. Там, если и заяц зацепит, осколки так лягут – мало не покажется.
– Ладно. Я пошел, Павлу с лошадьми помогу, – мальчик попятился, явно преодолевая желание зажать нос.
– Совсем мы с вами завонялись, господин прапорщик, – пробормотала Катя. – Сейчас бы какую-нибудь баню штурмом взять.
Представить совместное мытье в бане с амазонкой-археологом у Германа сил уже не оставалось. Пришел Пашка с ремнями, вновь пришлось напрячься.
Перевозили ящики в четыре приема. В конце концов, и Герман начал материться – подобные объемы такелажных работ ему и не снились.
Как сдирал вонючую одежду, как ужинали – не помнил. Спал на ящиках Пробирного Управления. Было неудобно, босые ноги все время высовывались из-под короткой шинели.
